48 минут, чтобы забыть. Фантом

Разбирая сваленный в углу театральный реквизит и одежду, большинство из которой превратилась в тряпки и отправится в печь, я замечаю среди вешалок серый чехол на замке. — Это платье, — шепчу я, едва открыв металлическую молнию. Того же цвета, что и военная форма парней, но с открытыми плечами и корсетом, завязки на котором тут же притягивают взгляд. Не могу удержаться, чтобы не погладить, пропустить прохладный шелк сквозь пальцы.

Стыдно признаться, но мне хочется его надеть, и без зазрения совести я делаю это. Именно тут и понимаю, что всё это не по-настоящему. Ведь платьям в казарме не место. Красота — первая жертва, принесенная во имя выживания.

Я скидываю штаны из грубой ткани, стягиваю колючий свитер и касаюсь накрахмаленного кружева. Легкая ткань опутывает воздушным коконом, словно прохладные объятья, и от удовольствия я закрываю глаза.

— Ви, мне нужна твоя помощь.

Я вздрагиваю.

Ник замирает у входа, оглядывая меня с головы до ног. В его руках походная аптечка, и выглядит он ровно также, как в первый день нашей встречи в поезде. Мне нравится.

И тут я понимаю, насколько странно выгляжу в этом театральном костюме.

— Здесь холодно, — говорю я сиплым голосом, внутренне вспыхивая от того, давно ли он тут стоит и много ли видел, но прежде чем успеваю задать вопрос, парень качает головой: «Я не видел ничего».

И добавляет уже вслух: — Помоги с перевязкой.

Мы одни в пустой комнате. Сжав ткань ворота в кулак, Ник стаскивает джемпер, наклоняется, чтобы сложить одежду, и я понимаю, что застыла, разглядывая ожившие движения черных ветвей на его спине.

«Я видела всё».

Я вытаскиваю бинт и аккуратно разрываю упаковку. Руки совсем холодные, и я тру ладони друг о друга, чтобы согреть их, прежде чем коснуться его кожи.

— Ауч, — вскрикивает он, и я от неожиданности дергаюсь, испугавшись, что сделала ему больно. Но Ник самодовольно ухмыляется, что я повелась на его уловку.

— Очень остроумно, — бурчу я. — Тебе что, двенадцать?

Он ведет плечом и садится смирно, покорно дожидаясь, пока я закончу. Его армейский жетон поблескивает в полумраке. Синяки на лице и теле полностью исчезли, порезы затянулись, и о событиях побега напоминает лишь рана от пули, которая больше не кровоточит.

— Кто это сделал? — спрашиваю я, касаясь ее кончиками пальцев.

— Тайлер, — отвечает Ник. — Но я заслужил. Я его предал, потому что помню, насколько хотел обладать тобой. Но это были не мои желания. Его. Теперь же я не знаю, где заканчиваются его мысли и начинаются мои собственные.

На его лице так явно читается чувство вины, что у меня сжимается сердце. Застывшей статуей он глядит в потолок, будто надеясь увидеть там кого-то, и я зеркально повторяю его действия, но когда опускаю взгляд, испуганно одергиваю руки, потому что они в грязи. Я пячусь назад, пока не ударяюсь лопатками в стену.

Платье тоже безнадежно испорчено и испачкано. Оно висит лохмотьями, открывая голые ноги. От юбки почти ничего не осталось, словно ее изорвала стая бродячих собак.

— Кажется, я сделал огромную ошибку, — говорит Ник, но не смотрит мне в глаза. Больше не смотрит, и я резко просыпаюсь.

Кто-то с силой пытается меня растолкать. Я открываю глаза. Джесс трясет меня за плечо. Его лицо белое, как мел. — Быстро. Это единственное, что успевает он сказать перед уходом.

Молча вскочив с кровати, я натягиваю куртку и шнурую ботинки. Связываю волосы в хвост растянутой резинкой.

Остальные тоже не спят, наспех собирая вещи. С коридора тянет холодом, и волосы на затылке шевелятся.

В абсолютной тишине, без всяких объяснений мы спешим вниз следом за прыгающим светом фонарей. Джесс уже придерживает дверь, чтобы все могли выйти. Ко входу подогнаны три машины.

— По двое в каждую, — командует он.

Снаружи дует сильный ветер, так, что дыхание перехватывает. За все дни я впервые после побега оказываюсь на улице. Небо черное, как бездна.

Я тяну ручку одной из машин, чтобы открыть дверь, и вдруг понимаю, что карта памяти, на которую перенесены последние главы дневника — вся наша с Ником история, осталась в спальне. Спрятана под полом, между рассохшимися досками.

Внутри подымается паника.

— Джесс, — кричу я, оборачиваясь, но ветер швыряет слова в сторону. Я даже не уверена, что кто-то их расслышал.

Дюжина прядей вырывается из-под резинки и сечет лицо. Волосы бросает в глаза, рот, и в темноте не разглядеть, кто из парней где. На объяснения не остается времени. Я хватаю с сиденья фонарь и мчусь обратно. Кровь стучит в голове так сильно, что я не слышу ни ветра, который ударяется в спину, ни стука собственных шагов. Луч света дрожит в руках, освещая опустевший холл, который кажется вдвое больше, чем прежде. Именно сейчас, когда я внутри тёмного брюха театра одна, он снова становится призраком. Все его голоса замолкают. Даже скрипа ступеней не слышно больше.

В спальне еще чувствуется тепло человеческого дыхания. И оттого она кажется пугающе пустынной. Отодвинув матрас в сторону, я вырываю рассохшуюся половицу и засовываю под пол руку.