48 часов

— Там даже чайки не вьют гнезд, можете мне поверить.

Я поверил ему, и мы полетели обратно к месту старта, откуда повернули на юг. Между островом Торбэй и шотландским побережьем поверхность моря была покрыта толстым слоем белой пены. Мощные остроконечные волны беспрерывной чередой катились на восток. Нигде не было видно ни одного судна, даже самые крупные из них укрылись в гавани. Наш вертолет бросало в воздушные ямы, он дрожал и трясся, как обезумевший поезд, сходящий с рельсов. Если говорить честно, часа такой езды было более чем достаточно, чтобы возненавидеть все вертолеты на свете на всю оставшуюся жизнь… Правда, когда я представил себе, что нахожусь сейчас в море на «Файркрэсте», у меня появилось некоторое уважение к вертолету, а особенно к искусству его пилота.

Мы пролетели километров тридцать на юг, если, конечно, можно назвать полетом эти скачки в воздухе. К тому же эти километры троекратно увеличились, поскольку мне надо было обследовать все проливчики между островами и материком, все естественные гавани, все фиорды. Мы летели на высоте шестидесяти метров, иногда даже меньшей, потому что резкие порывы дождя исключали работу «дворников», и, чтобы увидеть поверхность моря, иногда приходилось спускаться до уровня волн. Но, несмотря на все это, я был уверен, что мы ничего не пропустили в этом районе. Мы видели все, и не увидели ничего.

Я посмотрел на часы. Было полдесятого. Время шло — результатов не было.

— Сколько еще вертолет может выдержать? — спросил я.

Уильямс был спокоен и не производил впечатления измученного. Мне казалось, что его даже забавляет этот полет.

— Мне приходилось преодолевать на нем по сто пятьдесят морских миль в худшую, чем сейчас, погоду, — ответил он, явно очень довольный собой. — Думаю, что лучше спросить, сколько еще выдержите вы.

— Я? Ну, с меня достаточно уже сейчас. Но какое это имеет значение, если я все равно должен продолжать поиски. Давайте вернемся к месту старта и облетим все побережье Торбэя. Прежде всего южное. Потом направимся на север вдоль западного побережья, потом на восток — до поселка, а затем вдоль пролива.

— Здесь вы отдаете приказы.

Уильямс направил вертолет на северо-запад, заложив при этом такой вираж, что буквально уничтожил мой желудок.

— В ящике позади вас вы найдете сандвичи и кофе, — предложил лейтенант.

Я предпочел оставить еду там, где она находилась.

Мы потратили сорок минут на преодоление сорока километров, чтобы добраться до восточного мыса острова. Мы буквально преодолевали каждый метр, борясь с бушующим ветром. Видимость была почти нулевой, так что Уильямс был вынужден ориентироваться только по своим приборам. В таких условиях он должен был уже десять раз потерять цель, но — о чудо! — песчаный залив появился перед нами сквозь завесу дождя и туч именно там, где мы его и ждали. Я начинал доверять Уильямсу, человеку, который хорошо знал, куда летит и что делает. Зато я перестал доверять себе, поскольку начинал сомневаться в том, что знаю, куда лечу и что собираюсь делать. На мгновение передо мной возник образ дядюшки Артура, но я быстренько направил свои мысли в другую сторону.

— Взгляните! — раздался голос пилота где-то в середине южного побережья Торбэя. — Вот вроде бы прекрасное место для того, кто хочет что-то спрятать.

Он был прав. Белый четырехэтажный каменный дом в грегорианском стиле стоял на поляне в ста метрах от берега, возвышаясь над уровнем моря метров на тридцать. Можно найти десятки таких домов в самых неожиданных местах, разбросанных по пустынным островам Гебридского архипелага. Для меня навсегда останется тайной, кто и с какой целью их построил. Однако мое внимание привлек не столько сам дом, сколько большой ангар, который находился на берегу бассейна, соединенного с морем каналом. Уильямс уверенно посадил машину под защитой деревьев, растущих позади дома.

Я вытащил из-под рубашки пластиковый пакет и вынул из него два пистолета. Люгер я положил в карман, а маленький немецкий «лилипут» спрятал в рукаве. Уильямс делал вид, что ничего не видит, и тихо посвистывал.

В доме уже давно никто не жил. Крыша местами обвялилась, соленый морской воздух разрушающе подействовал на краску. Сквозь разбитые стекла окон я видел пустые комнаты и свисающие со стен рваные, заплесневелые обои. Полы были покрыты грудами мусора. Поверхность неглубокого оврага, ведущего вниз к миниатюрной гавани, была покрыта мокрым мхом. Глубокие следы, оставляемые моими сапогами, свидетельствовали о том, что никто другой уже давно не проходил здесь — других следов не было. Ангар был большим, по крайней мере двадцать на шесть метров. Но это было все, что можно было сказать о нем. Огромные ворота на тройных петлях, а также два больших замка были съедены ржавчиной. Я почувствовал тяжесть люгера в своем кармане и пожалел сам себя.