48 часов

Несколько секунд Скаурас неподвижно смотрел на нее, и тишина так сгустилась, что, казалось, если он сейчас щелкнет пальцами, этот щелчок прозвучит как пистолетный выстрел. Но Скаурас отвернулся с улыбкой ко мне.

— Вы только гляньте на эту маленькую женщину, мистер Петерсен. Такая чувствительная, заботливая мать! Только детей не имеет. Вы женаты, Петерсен?

Я улыбнулся ему в ответ, размышляя, плеснуть ли ему виски в лицо или лучше дать ему чем-нибудь тяжелым по голове. В конечном итоге я решил воздержаться. Во-первых, это все равно ничего бы не дало, а во-вторых, мне совершенно не улыбалась перспектива добираться до «Файркрэста» вплавь.

— К сожалению, нет, сэр Энтони.

Он повторил мои слова, громко смеясь, после чего добавил не поддающимся толкованию тоном:

— Мистер Петерсен, вы уже наверняка миновали тот возраст, в котором говорят подобные наивные слова.

— Мне тридцать восемь лет, но, к сожалению, у меня до сих пор не было случая сделать это, — сказал я с улыбкой. — Это старая история, сэр Энтони. Те, которых хотел я, не хотели меня, и наоборот.

Это не совсем соответствовало истине. С моей брачной жизнью покончил водитель «бентли», влив в себя предварительно, по мнению врачей, не менее бутылки виски. Браку моему было в то время меньше двух месяцев. Это объясняло и мои шрамы на левой щеке. В то время как раз дядюшка Артур вытащил меня из фирмы, достававшей обломки со дна моря. В результате ни одна девушка, зная мою профессию, не захотела бы выйти за меня замуж. Шрамы мне тоже не помогали. Впрочем, я никому и никогда не признался бы, чем занимаюсь. Да я и права на это не имел.

— Если вас это не обидит, мистер Петерсен, — заявил Скаурас, — я бы сказал, что у вас великолепно развито чувство юмора.

Хорошая шутка — Скаурас, беспокоящийся, чтобы кого-нибудь не обидеть! Его рот, так напоминающий застежку-«молнию», как будто немного смягчился, а слова как будто подтверждали ностальгию улыбки.

— Я, конечно, пошутил, — продолжал он. — Безбрачие имеет свои преимущества, а молодость проходит. Шарлотта?

— Да? — карие глаза недоверчиво посмотрели на мужа.

— Ты не можешь кое-что принести мне из каюты?

— А горничная? Она…

— Дорогая, это очень личное. А как уже намекнул нам мистер Ханслет, ты намного моложе меня… — Скаурас улыбнулся Ханслету, как бы подтверждая невинность своих слов. — Снимок, который стоит на моем ночном столике…

— Что?

Шарлотта внезапно выпрямилась и впилась руками в подлокотники кресла, словно собираясь выпрыгнуть из него. Изменения произошли в этот момент и в поведении Скаураса, взгляд его стал холодным и твердым. Он медленно отвел глаза от ее рук. Она поняла, побледнела и быстрым движением одернула приподнявшиеся при резком движении рукава платья. Однако я успел заметить сине-красные круги кровоподтеков, виднеющиеся на обеих ее руках, сантиметров на десять повыше локтей. Это были действительно совершенно круглые кольца, такие не остаются ни от удара, ни от сильного сжатия пальцами. Скорее, такие знаки может оставить крепко затянутый шнур.

А Скаурас уже снова улыбался, подзывая к себе старшего стюарда. Шарлотта без слов встала и вышла. На какое-то мгновение я даже засомневался, не приснилось ли мне все это, но дядюшка Артур платил мне отнюдь не за то, чтобы я видел сны наяву.

Она вернулась через несколько минут, держа в руках фотографию в рамке размером восемнадцать на двадцать четыре, протянула ее Скаурасу и села на прежнее место. В этот раз она с особенной тщательностью одернула рукава своего платья.

— Господа, на этой фотографии вы видите мою жену! — объявил Скаурас, вставая с кресла, чтобы показать всем портрет брюнетки с темными глазами, улыбающимися над высокими, чисто славянскими скулами. — Это моя первая жена Мадлен. Мы были женаты тридцать лет. Супружество действительно не такая уж скверная вещь. Это Мадлен, господа!

Если бы во мне оставалось еще хоть десять граммов человеческой благопристойности, я должен был в эту минуту сбить его с ног и растоптать. Публично заявить, что держит фотографию первой жены на своем ночном столике, и заставить вторую жену пойти и принести этот снимок — это уже переходило все границы! А если еще прибавить к этому следы шнура на руках Шарлотты… Нет, Скаурас не стоил даже пули…

Однако ничего этого я сделать не мог. Тут я был совершенно бессилен. Старый негодяй говорил все это со слезами на глазах. Он, конечно, играл комедию, но играл великолепно. Слеза, которая медленно скатывалась по его щеке, стоила Оскара. Если это действительно было игрой, то самой величайшей, какую я когда-либо видел в жизни. Иначе надо было бы признать, что перед нами старый, грустный, одинокий человек, который на минуту забыл о всем белом свете, глядя на фотографию единственного существа, которое он любил и всегда будет любить и которое отнято у него судьбой навсегда. А может, так оно и было на самом деле…