42-я параллель

Элинор к этому вечеру сшила себе новое платье, совсем простенькое белое платье, чуть отделанное зеленым, собственно, не бальное платье, но такое, которое можно надеть куда угодно, и когда Анни Шустер, пухлая рыжеволосая коротышка с порывистой походкой и порывистой манерой говорить, помогала им раздеваться в передней, то сейчас же разахалась - какое прелестное платье.

- И верно, очень милое, - подтвердила Эвелин. - Нет, в самом деле, вы сегодня очаровательны, Элинор.

- Ну, да ведь это платье, должно быть, не в Чикаго сшито... Сразу видно - парижская модель, - сказала миссис Шустер.

Элинор уклончиво улыбнулась и слегка покраснела, что ей было очень к лицу.

В двух маленьких комнатах набилась масса народу, клубился табачный дым, стоял запах кофе и чего-то вроде пунша. Мистер Шустер, седой серолицый человек, как-то устало склонял свою непомерно большую для его роста голову. Говорил он, как англичанин. Вокруг него теснилась группа молодых людей; одного из них Элинор встречала, когда занималась в Институте изящных искусств. Его звали Эрик Эгстром, и он ей всегда нравился белокурый, голубоглазый, с едва заметными светлыми усиками. Она заметила, что мистер Шустер очень высокого о нем мнения. Эвелин представила ее и всем задавала вопросы, иногда казавшиеся Элинор весьма рискованными. И мужчины и женщины курили и разговаривали о книгах, картинах и людях, о которых Элинор никогда не слышала. Она отмалчивалась и внимательно вглядывалась во все, отметив и греческие силуэты на оранжевых абажурах, и картины по стенам, весьма, на ее взгляд, странные, и два ряда желтых французских томиков на полках, и почувствовала, что здесь есть чему поучиться.

Уходить им пришлось рано, потому что Эвелин надо было зайти в "Одиториум" и узнать программу - из страха, что дома поинтересуются концертом, и Эрик с другим молодым человеком провожали их домой. Доведя до дому Эвелин, они спросили, где живет Элинор, но у ней язык не поворачивался назвать "Муди-хаус", ведь он был на такой ужасной улице, и она, пройдя до ближайшей остановки надземной железной дороги и распрощавшись с ними, быстро взбежала по ступенькам, не разрешив провожать себя дальше, хотя ей было очень страшно возвращаться так поздно совсем одной.

Многие из заказчиков миссис Лэнг считали Элинор француженкой - у нее были такие темные волосы, такой тонкий овал лица, такая прозрачная кожа. И вот, когда однажды некая миссис Мак-Кормик, по предположению миссис Лэнг одна из тех самых Мак-Кормиков, попросила позвать ей прелестную француженку, которая отпускала ей товар в прошлый раз, миссис Лэнг осенила счастливая мысль. Отныне Элинор должна была стать француженкой; ей купили абонемент на двадцать уроков в школе Берлица и разрешили приходить в магазин на час позже, с тем чтобы от девяти до десяти она брала уроки французского языка. Весь декабрь и январь Элинор три раза в неделю брала уроки у старика в дурно пахнувшей шерстяной куртке и уже стала как бы ненароком ронять в разговоре с заказчиками когда слово, а когда и целую французскую фразу, и в магазине, при посторонних, миссис Лэнг стала величать ее mademoiselle.

Она занималась усердно, брала у Шустеров желтые томики и читала их по вечерам со словарем, так что вскоре знала по-французски больше Эвелин, хотя у той в детстве была гувернантка-француженка.

Однажды, придя в школу Берлица, она застала там нового преподавателя. Старик заболел воспалением легких, и его заменял молодой француз худощавый юноша с острым, чисто выбритым подбородком и большими карими глазами и длинными ресницами. Элинор понравились с первого взгляда и его тонкие, аристократические руки, и его сдержанные манеры, и весь его облик. Через полчаса они совсем позабыли об уроке и болтали по-английски. Он говорил по-английски со своеобразным акцентом, но вполне бегло. Ей особенно нравилось его гортанное произношение "р".

В следующий раз, поднимаясь по лестнице, она была сама не своя от волнения, кто будет давать урок - старый учитель или новый. Оказалось, новый. Он сказал ей, что старик умер. Она чувствовала, что ей следовало бы опечалиться, но печали не было. Молодой человек заметил это и скривил лицо с полусмеющейся, полуплачущей ужимкой и сказал: "Vac victis" [горе побежденным (лат.)]. Потом он стал рассказывать о своей жизни во Франции, и о том, как ненавидит буржуазную обыденщину той жизни, и что в Америку он приехал потому, что это страна юности и будущего, небоскребов и экспресса "XX век", и о том, как красив, по его мнению, Чикаго. Элинор никогда ни от кого не приходилось этого слышать, и она сказала ему, что он, должно быть, проездом был в Ирландии и поцеловал камень лести (*102). Он сделал обиженное лицо и сказал: "Mademoiselle, c'est la pure verite" [мадемуазель, это сущая правда (франц.)], и тогда она сказала, что не сомневается в его искренности, и что отрадно встретить такого человека, и что она непременно познакомит его со своей подругой Эвелин Хэтчинс.