2666

Во второй половине дня исчезли еще две бригады метельщиков, и ночью я послал секретаря, еще не бывавшего в ложбине, и начальника пожарной части организовать еще четыре бригады метельщиков из числа греческих евреев. Ближе к ночи решил сам доехать до ложбины. По дороге мы попали в аварию — если ее можно было так назвать, одним словом, нас выкинуло на обочину. Я быстро приметил, что мой шофер нервничает больше обычного. Я его спросил, в чем дело. Можешь говорить со всей откровенностью, сказал я.

— Не знаю, ваше превосходительство, — ответил он. — Странно как-то я себя чувствую, мож, потому, что не высыпаюсь.

— Ты что, не спишь по ночам?

— Трудно мне, ваше превосходительство, засыпать, трудно, боже, уснуть-то я пытаюсь, да все как-то не выходит.

Я уверил его, что волноваться не о чем. Затем он снова вывел авто на дорогу, и мы продолжили движение. Приехав на место, я взял фонарик и ступил на ту призрачную тропу. Похоже, из окрестностей ложбины сбежали все животные. Я подумал, что, начиная с этого момента, тут воцарились насекомые. Мой шофер пусть и неохотно, но следовал за мной. В какой-то момент он стал насвистывать, но я приказал ему молчать. На первый взгляд ложбина совершенно не изменилась с моего первого приезда.

— А яма? — спросил я.

— Вон там, — показал шофер пальцем куда-то в сторону, в темноту в конце лощины.

Я решил воздержаться от дальнейшего обследования и вернулся домой. На следующий день отряд добровольцев (я строжайше следовал правилу заменять одних людей на других, из соображений ментальной гигиены) вернулся к работе. К концу недели исчезли восемь бригад метельщиков — в общей сложности, восемьдесят греческих евреев, но после воскресного отдыха возникла новая проблема. Люди начали жаловаться: мол, какая тяжелая у них работа. Из фермеров-добровольцев, которых поначалу было шесть, остался только один. Местные полицейские твердили о нервном срыве, и, когда я попытался воодушевить их, сразу понял: да, у них действительно плохо с нервами. Люди с моей работы либо уклонялись от активного участия в операции, либо слегли с разными внезапными болезнями. Да и мое собственное здоровье, как я обнаружил однажды утром за бритьем, тоже оставляло желать лучшего.

Я, тем не менее, попросил их сделать последнее усилие, и утром — впрочем, со значительным опозданием — они повели еще две бригады метельщиков в ложбину. Я их ждал — и не мог работать. Попытался — без толку. В шесть вечера, когда уже стемнело, они вернулись. Я слышал, как они орут песни на улице, слышал, как прощаются, и понял, что большинство из них пьяны. Я не мог им поставить это в вину, разумеется.

Шеф полиции, один из моих секретарей и шофер поднялись в кабинет, где я, предчувствуя самое худшее, сидел и ждал. Помню, они сели (а шофер остался стоять у двери), и я понял: безо всяких объяснений видно, насколько и в какой степени порученное дело изматывало их. Надо что-то предпринять, сказал я.

Ту ночь я провел вне дома. Проехал в тишине по городку, а шофер вел машину, покуривая сигарету, которую я же сам ему и вручил. В какой-то момент я, завернувшись в одеяло, уснул на заднем сиденье машины, и мне приснилось, что мой сын кричит: «Вперед! Вперед! Только вперед!»

Я проснулся и понял, что окоченел. В три часа ночи заявился в дом к мэру. Поначалу никто мне не открывал, и я едва не выбил дверь ногой. Затем услышал чей-то крадущийся шаг. Это был мэр. Кто это? — спросил старый интриган. Той ночью мы проговорили до самого утра. В следующий понедельник полицейские не вывели бригады метельщиков за черту города — они стали ждать детишек-футболистов. В общем, мне привели пятнадцать детей.

Я приказал привести их в актовый зал мэрии и там, в присутствии секретарей и шофера, обратился к ним. Когда я их увидел — бледненьких, тощих, изнывающих без футбола и алкоголя, — мне стало их жалко. Не на детей они были похожи, а на скелеты детей, заброшенные рисунки — воля и кости, на чем только жизнь держится…

Я сказал, что все получат в избытке вина, а еще будут хлеб и сосиски. Они никак не отреагировали. Тогда я повторил то, что говорил о вине и еде, и добавил, что, возможно, еще останется, чтобы принести домой. Я принял их молчание за знак согласия и отправил в ложбину, они ехали в кузове грузовика вместе с пятью полицейскими и грузом из десяти ружей и пулемета, который, как мне сообщили, заклинивал при первой возможности. Потом я приказал, чтобы оставшиеся в городке полицейские в сопровождении четырех вооруженных фермеров (этих я заставил участвовать в мероприятии под угрозой разоблачения систематического мошеннического ухода от обязанностей, возложенных на них государством) привели в ложбину три полные бригады метельщиков. Также я приказал, чтобы в тот день из старого кожевенного завода ни под каким предлогом никого не выпускали.