2666

Никто из участников того ужина, естественно, никогда не видел картин Конрада Хальдера — за исключением офицера СС, который заявил, что этот художник — моральный деградант, несчастье для семьи фон Зумпе. Затем они заговорили об искусстве, о героическом начале в искусстве, о натюрмортах, суевериях и символах.

Хёнс сказал: культура есть цепь, чьи звенья — героическое искусство и суеверные интерпретации. Молодой эрудит Попеску сказал: культура есть символ, и символ этот раскрывается в образе спасательного круга. Баронесса фон Зумпе сказала: культура — это в целом удовольствие, все, что дает и поставляет удовольствие, а остальное — чистой воды шарлатанство. Офицер СС сказал: культура есть зов крови, зов, что лучше слышен ночью, чем днем, а кроме того, добавил он, это декодификатор судьбы. Генерал фон Беренберг сказал: культура для него — Бах, и этого ему хватает. Один из офицеров Главного штаба сказал: культура для него — Вагнер, и этого ему достаточно. Другой офицер Главного штаба сказал: культура для него — Гёте, и этого ему, как только что сказал господин генерал, достаточно, причем даже с избытком. Жизнь человека можно сравнить лишь с жизнью другого человека. Жизни человека, сказал он, хватает лишь на то, чтобы в полной мере насладиться произведениями другого человека.

Генерал Энтреску, которого очень повеселили эти слова, сказал: для него, напротив, культура — это жизнь, но не жизнь одного человека или произведение одного человека, но жизнь в целом, любое ее проявление, даже самое низменное, и затем он заговорил о пейзажном фоне полотен некоторых художников Возрождения и сказал, что эти пейзажи вполне можно увидеть в любом уголке Румынии, и заговорил о мадоннах: мол, в этот самый момент он видит перед собой лицо самой прекрасной из мадонн, с которым не сравнится произведение никакого итальянского художника Возрождения (баронесса фон Зумпе покраснела), и в конце концов заговорил о кубизме и современной живописи и сказал, что любая стена заброшенного здания или стена после бомбардировки интереснее, чем самое известное произведение кубизма, не говоря уж о сюрреализме, которому предельно далеко до мечтаний самого обычного неграмотного румынского крестьянина. После этих слов настало молчание — короткое, но выжидательное, словно бы генерал Энтреску произнес грубое или скверно звучащее слово, или безвкусно пошутил, или оскорбил своих немецких гостей, ибо именно ему (ему и Попеску) принадлежала идея посетить этот сумрачный замок. Тем не менее молчание нарушила баронесса фон Зумпе, спросив его — и голос ее переливался в диапазоне от божественного до земного — о чем же мечтают румынские крестьяне и как он сумел узнать, о чем именно мечтают эти столь удивительные люди. На что генерал Энтреску ответил ей со смехом, смехом откровенным, открытым и звонким, смехом, который в благовоспитанных кругах Бухареста определяли, точно и безо всяких экивоков, как принадлежащий сверхчеловеку: глядя баронессе фон Зумпе в глаза, генерал сказал, что все, что происходит с его людьми (имея в виду солдат, большей частью крестьянского происхождения), ему не чуждо.

— Я проникаю в их мечтания, — сказал он, — я проникаю в их самые постыдные мысли, я с ними, когда души их вздрагивают и сотрясаются, я забираюсь в их сердца, пристально разглядываю самые примитивные идеи, издалека рассматриваю их иррациональные импульсы, сплю в их легких летом и в их мускулах зимой, и все это я делаю, совершенно не напрягаясь, не специально, без спроса и даже не желая того, безо всякого принуждения, ибо мной двигают лишь благоговение и любовь.

Когда же настал час ложиться спать или перейти в другой, украшенный доспехами и увешанный мечами и охотничьими трофеями зал, где гостей уже ждали ликеры, пирожные и турецкие сигареты, генерал фон Беренберг извинился и ретировался к себе в спальню. Один из офицеров, тот, что любил Вагнера, последовал его примеру, в то время как другой, тот, что любил Гёте, предпочел подольше наслаждаться вечером. Баронесса фон Зумпе, со своей стороны, сказала, что ей вовсе не хочется спать. Писатель Хёнс и офицер СС перешли в другой зал, возглавив шествие. Генерал Энтреску сел рядом с баронессой. Интеллектуал Попеску остался стоять рядом с камином, с любопытством поглядывая на офицера СС.

Двое солдат — и Райтер один из них — прислуживали им на манер официантов. Второй, крепко сложенный ярко-рыжий детина по имени Крузе, казалось, засыпал на ходу.