21. Лучшее

Воспитательница вернулась с перекура и окликнула малолетних садистов. Те нехотя отдалились от меня на почтительное расстояние, а потом побежали к качелям. Хвала богам, в этот раз несчастье обошло меня стороной.

Хорошо еще, что двое этих придурков, в принципе, более или менее послушные. А то недавно был тут один, Игорьком звали. Этот четырехлетний оболтус был абсолютным злом, контролировать которое было практически невозможно. Так вот, Игорек, когда кто-либо из воспитателей пытался сделать ему замечание, не находил ничего лучше, кроме как кидать в педагогов камнями, причем делал он это на удивление точно. Даже Бегемот, демон Земли, не отказался бы взять у Игорька пару уроков метания булыжников – авось пригодится. Родителям Игорька посоветовали подыскать другой детский сад после того, как он во второй раз рассек камнем подбородок милейшей воспитательнице Жанне – причем Игорек умудрился попасть как раз в то место на подбородке Жанны, куда пришелся и первый его удар. С тех пор Игорька в этом саду никто не видел.

Ко мне на скамеечку присел ворон. Он вертит головой, по-дурацки приоткрыв клюв. Я пытаюсь делать ему мысленные сигналы: ну же, дружище, пора приступать к своим прямым обязанностям, данным тебе и твоим собратьям самим Сатаной. Но ворон как будто и не слышит меня. Он помотал башкой еще с полминуты, а затем сорвался в полет, заметив на песке фантик «Мишки на Севере».

Измельчали вороны, оборзели и обнаглели дети.

Что-то я засиделся. Чересчур задумался. Так нельзя. Могу навести на себя подозрение. Самое время слиться с толпой.

Я встаю со скамейки, беру пластмассовую лопатку и иду в песочницу рыть землю. Отвратительное занятие.

И вот какого черта я вздумал не повиноваться Люциферу?

6

Становится холодно; по-видимому, на мир опускается ночь. Я лежу в яме, вокруг меня сухие листья. Я на них и под ними лежу; те, что подо мной, немного сырые – это от земли. Зато те, что меня покрывают, ломкие и легкие.

Из-за массы листьев я не вижу дневного света, впрочем, как и света луны. Я лежу в своей могиле не шевелясь, даже боясь глубоко дышать – листья могут забиваться в носоглотку. Я аккуратно втягиваю кислород в легкие, как кот тянет колбасу с хозяйского стола. Из-за такого режима дыхания я не очень хорошо себя чувствую. Наверное, я бледный как смерть. Но какое это имеет значение?

Я наверняка слеп как крот. Я хлопаю веками; листья двигаются и, возвращаясь на прежнее место, снова застилают мне глаза.

Я не представляю себе, как долго я лежу здесь, в этой могиле. Время для меня совершенно неважно; оно течет там, на поверхности земли. Я лишь чувствую, как ночь сменяет день, а день сменяет ночь; в первом случае мои пятки мерзнут, во втором – вновь теплеют. Но я не веду подсчет этим температурным изменениям.

И я бы не сказал, что мне очень уж некомфортно в моем положении. Я привык. Сухие листья скрывают меня от посторонних глаз. Немного сырые листья под моей спиной не дают мне промокнуть и окончательно охолодеть.

Но пришло время с этим покончить. Попытаться выбраться на поверхность. Ослепнуть от яркого солнечного света. Обрести здоровый цвет кожи. Дышать полной грудью, не страшась попадания в горло инородного объекта. Не скрываться от посторонних глаз.

Сегодня ночью, а это я понял по своим холодеющим пяткам, я полезу наверх. Я собираюсь с мыслями. Морально готовлюсь. Я хочу глубоко вздохнуть, но из-за массы листьев на моем лице я не могу этого сделать. Я двигаю руками. Я шевелю ногами. Чувствую, что будет непросто.

Я напрягаю позвоночник и начинаю прорываться через массу сухих листьев. Немного сырые листья, пару секунд назад служившие мне грелкой, я использую как опору. Я машу конечностями, разгребая похоронивший меня гербарий. Я плыву в массе отживших свое частей деревьев.

Я вдруг понимаю, что я сильно недооценил глубину своей могилы. Массив сухих листьев гораздо больше, чем я предполагал. Я начинаю грести руками и ногами быстрее, быстрее, быстрее, изо всех сил. Я поднимаюсь.

Становится жарко, но не потому, что взошло солнце. От постоянных движений мое тело невероятно разгорячилось. Пот выступает на моем лбу, к нему прилипают сухие листья. Температура в моей могиле растет с каждой секундой, жара невыносима. Листья вокруг меня начинают скручиваться. Я прорываюсь сквозь них, они обжигают мою кожу.

Листья начинают тлеть. Листья начинают дымиться. Листья начинают гореть. Я и не заметил, как огонь охватил листья, а в них – меня. Я отбиваюсь от пламени и на последнем издыхании рвусь вверх, но просвета не видно. Огонь кусает меня за руки, за ноги. Волосы на голове загораются. Я начинаю кричать. Я чувствую, как мое тело коптится, как оно окунается в пламя. Я извиваюсь как змея на сковородке. Я зажариваюсь как курочка-гриль.

Сгорая в куче сухой листвы, я понимаю, что не стоило пробовать выбраться из могилы. Лежал бы себе на немного влажной листве, дышал бы частицами кислорода, морозил бы пятки. Был бы бледен и слеп. Это лучше, чем поддаться беспощадной термообработке.