2009_12(611)

Прочитал в «Дуэли» N7, 2009 заметку А. Павловского ««ГЕНОЦИД», КОТОРОГО НЕ БЫЛО», где автор небрежно, на одной страничке «опроверг» всё собранное авторами «Дуэли» на протяжении 10 лет, а заодно и всё лучшее в творчестве Юрия Мухина.

Геноцид приплетён, конечно, в качестве ширмы, чтобы под него пристроить свою ненависть к Сталину, антисоветизм и русофобию. И оттуда, из под ширмы, уже с позиции общечеловеков обвинять газету в «хронической юдофобии».

В заявленной теме Павловский очень ловко передёрнул события, цифр, конечно, никаких не приводит, но на пальцах у него получается, что если кого незаслуженно турки и обидели, то, конечно, самых невинных овечек — евреев. Совсем как в теории «лохокоста».

У меня претензий к подобным подтасовкам нет, как сам Павловский говорит, всё шито белыми нитками. Хочу только напомнить о главном действующем персонаже, проводившем национальные чистки, националистической турецкой организации «Единение и прогресс», или младотурках, как их именуют в Европе.

Идеология движения младотурок формировалась в Париже в начале ХХ века под чутким влиянии сионистов. А когда младотурки, совершив переворот в 1908 году, пришли к власти, сионисты заправляли там пропагандой. Так, с 1909 года в Стамбуле редактором центрального печатного органа младотурок являлся один из главных идеологов сионизма Владимир Жаботинский. За жесткость суждений в решении национальных вопросов Жаботинский получил позднее от своих друзей — соратников прозвище Владимир Гитлер.

Павловским же жёсткая политика младотурок по отношению к национальным, религиозным меньшинствам в Турции не замечена, всё в рамках законности.

А что касается редактора главной газеты младотурок Владимира Жаботинского, то может, это вовсе не главный идеолог сионизма, а российский штангист, например?

Но больше всего у Павловского мне, конечно, понравилась приписка — самое главное, как говорят, «на посошок».

«И еще товарищу Мухину на заметку. Лето 1939 года, в корчму заходит польский офицер и двое солдат. Солдаты обедают, офицер платит за них. Тот же год, но октябрь месяц, советская оккупация нашего города. В ту же корчму заходит советский офицер и двое красноармейцев. Теперь солдаты кормят офицера. Почувствуйте разницу, товарищ Мухин. Вы как быдлом были, так и остались. Вам, холопам, никогда не понять польского благородства.»

Совершенно ясно, что приведённый пример взаимоотношений офицера и солдат не просто глупое враньё, а плод больного воображения господина А. ПАВЛОВСКОГО, у которого с приходом моды на аристократическое происхождение, вдруг шляхетские корешки зачесались в том месте, откуда ноги растут.

Я понимаю если бы офицер накормил обедом дамочку или даже парочку девиц, ведь по буржуазным правилам калории, полученные при свидетелях в публичном месте, необходимо в постели отрабатывать.

Но зачем в подобное мероприятие двух невинных солдатиков втягивать?

А, может, это у шляхты так принято, вместо солдатской столовой воинов по ресторанам водить?

Сам я опыта большого общения с польскими аристократами не имею. Но, например, в Германии про шляхту сразу вспоминают, когда только пропадает автомобиль, ну и по части контрабанды им нет равных, львиная доля нелегальных сигарет в Западную Европу поставляется представителями народа с врождённым благородством.

Но для того чтобы представить поведение панов в местах общественного питания, пришлось вспомнить пример из классической литературу. Вот у Фёдора Михайловича Достоевского в «Братьях Карамазовых» есть подходящая сценка в трактире. Там за столом, кроме местных помещиков, Мити Карамазова и Грушеньки, присутствуют два офицера из польской шляхты. Один — жених Груши, а другой пан Врублевский — его дружок-телохранитель. Представители польской аристократии не только без тени смущения едят и пьют за счёт Мити, но на десерт ещё обыгрывают его на пару сотен рублей краплёными картами, ловко извлечёнными из рукава.

«Хозяин, который давно уже с любопытством заглядывал в дверь, слыша крик и чуя, что гости перессорились, тотчас явился в комнату.

— Ты чего кричишь, глотку рвешь? — обратился он к Врублевскому с какою-то непонятною даже невежливостью.

— Скотина! — заорал было пан Врублевский.