2009_1-2(601)

А нам бы дорожить рабоче-крестьянскими корнями: «У советских собственная гордость - на буржуев смотрим свысока!». Не потому ли и оживились буржуйские последыши, что мы об этой гордости забыли?

И разве нечего помнить? Наши отцы и деды собственным трудом, хотя и не без помощи Советской власти, достигли сияющих вершин. Потомки же буржуев не могут забыть, что им на роду написано стать хозяевами, а большевики заставили трудиться в поте лица. Генетическая память жжёт и подстёгивает расплатиться с рабами, сумевшими в 1917-м сбросить с себя позорное ярмо.

Почему бы и мне не вспомнить, как было? Отнюдь не так, как рассказывают потомки эксплуататоров, вновь устроившиеся на наших шеях!

Нас Советская власть не обижала! Имеется в виду подавляющее большинство населения, трудящиеся. Это была наша власть, и за доказательствами далеко не ходить: хотя бы к истории собственной семьи. Нет оснований думать, будто она какая-то особенная и тем заслужила расположение прежнего государства. Но  если мы обращались с просьбами, оно всегда шло нам навстречу! Серьёзных фактов помнится четыре.

Факт первый. В 30-е годы моему деду со стороны матери запретили голосовать на выборах. Тогда это называлось «лишить избирательных прав» и считалось суровым наказанием. Обычно ему подвергались преступники после отбытия тюремного срока. Деда лишили за «дела давно минувших дней»: отслужив в армии, он какое-то время был надзирателем в местной тюрьме. Городок маленький, ни заводов, ни фабрик, негде приложить рабочие руки. Два десятка соборов и церквей, и тюрьма - едва ли не градообразующее предприятие... И сегодня здесь всего около 4 тысяч жителей, а сто лет назад, поди, ещё меньше! Кстати, как раз в те годы там отбывал ссылку Сталин.

Семья у деда большая, но в основном женщины: дочерей пять, а сын - один. И земли мало, наделы давали только на мужиков. Вот и пришлось солдату искать работу в городе. И состоял-то тюремщиком совсем ничего, поступил в казначейство, где до самой революции служил курьером. А вот, поди ж ты, соседи запомнили!

Время было серьёзное, и мой отец, командир Красной Армии, совсем ещё в небольших чинах, написал письмо Ворошилову: к кому ещё мог обратиться военный, как не к своему наркому? Объяснил ситуацию примерно так же, как я сейчас. Не знаю, в Сольвычегодске ли отбывал ссылку Климент Ефремович, но обстановку определённо представлял. Разобрались быстро - дед пошёл голосовать и более к нему не приматывались!

Факт второй. Пятидесятые годы. Сестра, окончив институт, уехала работать в совхоз под Гомелем. А через год завершил образование её муж и получил назначение совсем в другую сторону, в Акмолинскую область Казахстана. Гомельское начальство не захотело отпускать ценного специалиста: отрабатывай два года, как положено. Но житейская мудрость требовала, чтобы семья воссоединилась, и вновь пришлось обратиться в Москву. В Минсельхозе вопрос решили, и сестра уехала к мужу.

Факт третий. Семидесятые годы. Моей маме уже за семьдесят, когда к ней привязалась болячка. Местные врачи определяли радикулит, остеохондроз, лечили прогреваниями. Как позже выяснилось, греть-то было и нельзя! Время шло, а лучше не становилось, боли в области позвоночника стали невыносимыми. У нас появилась идея обратиться к московским врачам. Но вот беда, без истории болезни не примут, а её-то горздрав и не даёт: нечего в столице делать, и так всё ясно!

Короче, отец, давно уже пенсионер, обратился к бывшему саратовскому секретарю обкома и нашему депутату Шибаеву, в то время председателю ВЦСПС с убедительной просьбой посодействовать в направлении на лечение в московскую клинику. И что же: пришло распоряжение выдать бумаги и направить в клинику Второго московского медицинского института!

Как мучительно долго разбирались врачи, сначала в одной больнице, затем в другой, приглашали профессора на консилиум, это уже другая история. Почти год мама пролежала в столичных больницах! И, наконец, лечащий врач, сделав очередной анализ,  нашла причину! Сразу же на операционный стол, несколько часов сложнейшей операции, и пошло на поправку!

И ни копейки с нас не взяли! Букет цветов спасительнице, кандидату медицинских наук - вот и все наши траты! А мама после операции прожила более двадцати лет, скончавшись в 96-летнем возрасте!

Я открываю «АиФ», который славится благотворительностью: оплачено лечение Мише (6 месяцев) - 59 тыс. рублей, Жанне (16 лет) - 95 тысяч, Юле - (9 лет) - 40 тысяч, Андрею (18 лет) - 202 тысячи. Самому старшему из больных - 38 лет! В основном - дети и подростки! Кто бы спорил, что их надо спасать в первую очередь?

Но моей маме, когда её оперировали, было далеко за 70, и после этого она прожила почти до 100! В наше время государство тратилось и на тяжёлых, и на безнадёжных больных, не спрашивая ни о возрасте, ни о серьёзности болезни! Кто не знает, что сегодня даже «скорая», поинтересовавшись возрастом, к пенсионерам не торопится?