2000, Осколки

- У него часто бывают приступы после того, как его кто-то посещает, - призналась заботливая нянечка по дороге в приемную. - Наверно, когда вы уйдете, ему надо будет прилечь и вздремнуть.

Однако добрый доктор Форс думал иначе. Негодующе булькая, точно забытый на плите чайник, он подошел ко мне и решительно указал на дверь со скромной надписью «Это здесь», а пониже «И выход тоже». Я с самым невинным видом объяснил, что хотел только помочь ему справиться с приступом астмы. Доктор гневно прохрипел, что он в моей помощи не нуждается. Он надвигался на меня со шприцем на металлическом подносике. Когда он подошел почти вплотную, я увидел, что шприц полон жидкости. Доктор Форс схватил шприц и угрожающе ткнул им в мою сторону - и в сторону выхода. На этот раз я действительно счел за лучшее распрощаться и уйти.

За дверью из приемной оказались роскошные раздевалки, просторный вестибюль - и выход во двор.

К моему удивлению, во дворе меня ждал «Ровер» и мой шофер Джим нервно расхаживал взад-вперед рядом с машиной. Он распахнул передо мной дверцу машины, объяснив, что беспокойство за меня пересилило его страхи. Я от души поблагодарил Джима.

Доктор Форс проводил меня до самого выхода, подождал, пока я сяду в машину, и ушел в дом, только когда я весело, как ни в чем не бывало, помахал ему на прощание. Он мне, кстати, не ответил.

- Это вы с этим мужиком приезжали повидаться? - спросил Джим.

- Ага.

- Что-то он не очень любезен, а?

Я никак не мог понять, что мне не нравится в этом месте. Но тут в ворота вкатил большой автобус, мягко затормозивший перед входом. По сиреневым бокам тянулась черно-белая надпись «Эйвон, „Райские путешествия“, а пониже мелкими буковками был указан адрес в Бристоле.

Джим резво гнал машину вниз с холма, пока мы не очутились в центре городка - абсолютно безопасном месте, на взгляд Джима. Оказавшись вдали от ночных призраков, он охотно согласился покататься по Линтону, посмотреть город.

Честно говоря, я был попросту недоволен собой - по многим причинам, и мне хотелось подумать, прежде чем мы поедем обратно домой. Мне ужасно не хватало собственной машины и свободы, которую она дает, но тут уж ничего не поделаешь. На самом-то деле я неоднократно превышал скорость - и мне все сходило с рук, а вот в тот раз, когда мы ехали к умирающему садовнику, - не повезло. Однако, если мое будущее действительно связано с констеблем Кэтрин Додд, придется впредь следить за собой и не нарушать.

Ну, а пока что я уговорил Джима остановиться в переулке. Развернув план города, которым я обзавелся в ратуше, я выяснил, как пройти на Северную Тропу - дорожку, идущую над морем вдоль откоса, поросшего травой. Сейчас, в январе, там было холодно, ветрено и более или менее безлюдно.

Вдоль дорожки были через равные промежутки расставлены скамейки. Я присел на одну из них и некоторое время мерз, размышляя об Адаме Форсе, дальтонике, астматике, неуловимом и изменчивом докторе, посещающем маленькую частную клинику лишь затем, чтобы творить добро. Скромный врач с небольшой частной практикой, но при этом с кучей научных званий и репутацией блестящего исследователя. Человек, впустую растрачивающий свои таланты. Человек, который, невзирая на весьма холодную погоду, предпочел принимать посетителя на свежем воздухе - и догулялся до астматического приступа.

Я встал и не спеша побрел по дорожке, любуясь открывающимися пейзажами и жалея, что сейчас не лето. Мысли путались. Я думал о самых разных, никак не связанных между собой вещах: о совпадениях, о выносливости, о кассетах, которые стоят миллионов и могут спасти мир… Думал я и об ожерелье, которое изготовил из стекла и золота. Это ожерелье не просто выглядело старинным - его было не отличить от оригинала трехсполовинойтысячелетней давности. Да, ожерелье стоит миллиона, но столько стоит лишь подлинник, ожерелье, которое хранится в музее. А копия, которую я изготовил один раз и мог бы изготовить снова, стоит не больше, чем восемнадцатикаратное золото, цветное стекло - ну и, наверно, плюс еще столько же сверху, за знания и умения, позволившие мне его изготовить.

Как и любой художник, я лишь себе мог признаться, какого уровня я достиг в мастерстве. Благодаря вколоченному дядей Роном запрету на бахвальство я не афишировал своих достижений.

То, что все жокеи на всех ипподромах знали о существовании кассеты, на которой заснят процесс изготовления ожерелья, меня не тревожило. Я же сам ее заснял. Я шаг за шагом описывал и показывал, что нужно делать, как учил меня дядя Рон, когда я был еще подростком. Само золотое ожерелье хранилось в банке. Там же, как правило, хранилась и кассета. Пожалуй, стоит проверить, там ли она теперь. Я одалживал кассету Мартину. Меня не волновало, если он показал ее кому-то еще, но было бы лучше, если бы он успел вернуть ее на место. Мне не хотелось, чтобы она пропала вместе со всеми остальными кассетами, которые хранились в его «логове».