1994, Дикие лошади

Должно быть, он хотел сказать о какой-то ошибке, происшествии, повлекшем за собой несчастный случай, роковой для жокея. Не зря же Валентин довольно часто говорил о необходимости доводить дело до конца, повторяя притчу о потерянном гвозде. О том, как погибло королевство из-за того, что в кузнице не было гвоздя… Малые просчеты ведут к великим катастрофам.

Перед смертью, снова подумал я, сознание превращает старые мелкие провинности в ужасные преступления. Бедный старый Валентин! Я с грустью смотрел на него спящего, на поредевшие белые волосы, сквозь которые просвечивали на коже головы большие коричневые родимые пятна.

Прошло много времени. Никто не приходил. Дыхание Валентина стало тяжелее. Я обводил взглядом знакомую комнату, фотографии лошадей, которые хорошо изучил за последние несколько месяцев, почетные грамоты в рамках на темно-зеленой стене, занавески с цветочным рисунком, потертый коричневый ковер, обитые кожей кресла, громоздкую пишущую машинку на письменном столе, молодую поросль в цветочном горшке.

Ничего не менялось от недели к неделе, только жизненная сила старика утекала прочь.

Вдоль одной стены от пола до потолка тянулся стеллаж, уставленный книгами, которые, как я полагал, вскоре должны были стать моими. Там были формуляры за многие годы с перечислением участников тысяч и тысяч давно прошедших скачек, с маленькой точкой красными чернилами напротив имени каждой лошади, которую подковывал для забега Валентин. Победители, сотни победителей были отмечены восклицательным знаком.

Ниже формуляров располагались множество томов старинной энциклопедии и ряды книг в глянцевых обложках - жизнеописания недавно умерших победителей скаковых соревнований, их кипучая энергия, превращенная в бледные бумажные мемуары. Я встречал многих из этих людей. Мой дед был одним из них. Их мир, их страсти, их достижения канули в Лету, и юные жокеи, на которых я смотрел в десять лет горящими глазами, уже сами стали дедушками.

Я стал думать, кто же напишет биографию Валентина - весьма достойная тема, чтобы быть запечатленной. Старик упорно отказывался сделать это сам, несмотря на постоянные пожелания окружающих. Слишком скучно, говорил он. Ему был интересен сегодняшний мир.

Доротея вернулась с опозданием на полчаса и безуспешно пыталась разбудить брата. Я поведал ей о своем звонке доктору, и это не удивило ее.

- Он говорил, что Валентина следует поместить в больницу, - сказала она. - Валентин отказался ехать. Они с доктором поругались. - Она пожала плечами, выражая покорность судьбе. - Я предполагаю, что доктор со временем приедет. Он всегда так делает.

- Я должен покинуть вас, - произнес я с сожалением. - Я уже опаздываю на встречу… - Я поколебался. - Ваша семья случайно не католики? - нерешительно спросил я. - Я хочу сказать… Валентин вроде бы просил, чтобы позвали священника.

- Священника? - Она была удивлена. - Он бессвязно болтал что-то все утро… Он уже теряет рассудок… но старый безбожник никогда бы не попросил позвать священника.

- Я просто думал… возможно… последнее напутствие?

Доротея подарила мне взгляд, полный нежного сестринского раздражения.

- Наша мать была католичкой, но отец - нет. Куча ерунды, как обычно говорил он. Валентин и я выросли вне церкви, и нам от этого не было хуже. Наша мать умерла, когда ему было шестнадцать, а мне - одиннадцать. Для нее была заказана поминальная месса. Отец взял нас туда, но потом говорил, что его от заупокойной службы бросило в жар. Как бы то ни было, Валентин не особенно много грешил, если не считать ругательств и прочего в том же роде, и я знаю, что, будучи так слаб, как сейчас, он вряд ли захотел бы, чтобы ему надоедал священник.

- Я просто подумал… - попытался оправдаться я.

- Вы очень добры, что приходите сюда, Томас, но я знаю, что вы ошибаетесь. - Она сделала паузу. - Мой бедный дорогой мальчик сейчас очень болен, не так ли? - Она с заботой поглядела на брата. - Ему намного хуже?

- Я боюсь, что так.

- Это приближается. - Она кивнула, и на ее глаза навернулись слезы. - Мы знали, что это придет, но когда это случается… Ох, дорогой…

- Он прожил хорошую жизнь.

Доротея проигнорировала эти неуместные слова и с тоской в голосе произнесла:

- Мне будет так одиноко.

- Разве вы не можете жить у вашего сына?

- Нет! - Она выпрямилась, всем видом выражая негодование. - Полу сорок пять лет, и он напыщенный домашний тиран, хотя мне и неприятно признавать это, и я не в ладах с его женой. К тому же у них растут три противных сорванца, которые крутят оглушительную музыку, так что стены сотрясаются. - Она склонилась и нежно погладила лежащего без чувств брата по голове. - Нет. Я и Валентин… мы поселились здесь, когда умерла его Кэти и ушел мой Билл. Ведь вы все это знаете… и мы всегда любили друг друга, Валентин и я, и мне будет его не хватать. Мне будет ужасно не хватать его, но я останусь здесь. - Она сглотнула комок, застрявший в горле. - Я привыкну к одиночеству, дорогой, как привыкла, когда ушел Билл.