1993: элементы советского опыта. Разговоры с Михаилом Гефтером

Верно, геополитическая провинциализация и есть Мир миров.

А ситуация терпящих поражение – другая, это не провинциализация. Это цель реванша. И нам сегодня снится реванш.

Да, я тоже так думаю. Хотя выбор между поражением и окончательной катастрофой – хороший повод для обдумывания.

Но поговорим языком поставленной проблемы. Твоя «провинциализация» – это реальный демонтаж непосильной сверхдержавы при заявке на Мир, по-другому устроенный. Тогда не надо ее бояться и чувствовать себя униженным и оскорбленным. К чему реванш?

Чтобы не чувствовать себя униженным, надо не быть рабом свершившихся фактов, имея Президента – ставленника диктатуры фактов. Человек на этой земле вправе отказаться «решать проблему европеизации» в продиктованном извне глупом виде. Вымаливая право войти в «клуб цивилизованных наций», мы лишь заостряем рабское состояние. Низость людей, которым альтернативы диктуют извне, исключает достоинство суверенности.

Они нам даже не альтернативы диктуют – нам диктуют требования и условия.

Возвращаюсь к началу – может быть, пора рассматривать нашу страну-остаток как белый лист? Русский человек снова получил возможность бродить. Вспомни Петра Яковлевича – быть странником на этой земле, решая, с кем и в какие союзы соединяться. Приняв продиктованное кредиторами СССР объединение в государство Российская Федерация – это мне Пол Гобл¹⁴ рассказывал, – Россия попала в ложное положение. Охрана абсурдных рубежей, войны на рубежах, отложения регионов, сепаратизм, а также драка за свое место в мире, то есть за старое кресло СССР. Отстаивая продавленное кресло великой державы, мы тратим на это ресурсы Сибири, прячась от реального мира.

И еще при этом Япония с Китаем претендуют на наше сырье.

И я ставлю вопрос: видишь ли ты в поражении Союза катастрофу? Я тебя спрашиваю! Доросли мы до осознания катастрофы? Или хорохоримся, а про себя думаем: ничего, пустяк, техническое поражение. Всегда мыслим реванш.

Да, так вопрос может быть поставлен. Но возникает проблема предварительных условий реванша. Не врозь взятые они, а сочлененные и достаточно целостные.

Сперва создадим проектный комплекс – модуль предварительных начал государства. И уже в его рамках поведем реформы. Жизни надо дать дотянуться до мысли. Выиграть время, чтобы на сцену вышли люди, а не функционеры с отработанной биографией. И главное, нужна синхронность в изобретении нового мирового порядка. От державности, засевшей в клетке человеческого существования, перейти к индивидуальному человеческому существованию в полном смысле – к человеческому быть. Провинциализация, которую ты предложил, идеальна для этого. Но увы, она тоже переводима на русский.

Смешной вопрос, конечно. Он всегда смешной, если речь идет о человеке как о рабе и господине собственной мысли, своего сознания. Пусть Чаадаев поставил вопрос о России ложно, но Герцен этой «ложностью» напитался, и пошло-поехало. А что, можно было по-другому?

Почему по-другому нельзя? Конечно, можно было и по-другому. Наверняка по-другому можно. И по-третьему, наверное, можно тоже. Что за бедность вариантов?

Глеб, это не бедность. Это рок. Так сложилась Россия с XV–XVI веков. Из-за аритмии в схеме Мира-Человечества Россия стала глобальным маргиналом перехода. На основе опережения ее развитыми и осознания своей уязвимости в роли «отсталой».

Чаадаев в Первом письме, письме-вступлении к прочим письмам, вспомнил о монголах, которые нас завоевали. Если взглянуть на ситуацию глазом Чаадаева – нет, по-другому нельзя. Чувство слишком гигантской сцены. То, что открылось князю Сергею Трубецкому, который не от робости ведь не пошел на Сенатскую площадь. Он, диктатор, отказался от диктатуры, как анти-Пестель, осознавший иллюзорность пестелевского переустройства России. Ладно, мы победим, ну и что? Как распорядимся успехом в Петербурге? И как спроецируем новое государство на всю Россию?

Либо прав Пестель – дикий террор, рубим головы направо-налево. Причем рубить надо много и быстро! Никакой тебе Франции, растянутой на десять лет, только всех и разом! Либо все совершенно иначе, и тут важный пробел в практике управления. Сенат, располагающий своей почтой, – единственное учреждение, способное что-либо сделать так, чтоб узнала Россия. И 14 декабря 1825 года вдруг кажется князю-диктатору несоответственным ее жуткому пространству. Этой пустыне гоголевской, где одна почтовая станция и один станционный смотритель, отвечающий: нет лошадей!

Вот тебе то же, что Чаадаев, но на государственном языке.

042