1993: элементы советского опыта. Разговоры с Михаилом Гефтером

Лица 1991 и 1993 года, «Гай-да-ра!». Перемены в лице Ельцина. Русский либерал не мыслит Россией, поскольку не мыслит Миром. Фарцовщики на смену партсекретарям. Русский вопрос против «русской идеи». Антисемитизм – не еврейский вопрос, а русский. Если не начнем говорить честно, завтра начнем отрывать головы.

Глеб Павловский: Что такое вообще русская жизнь сейчас? За пределами маленьких сообществ есть ли она вообще? Я не вижу форм соборной жизни. Весной 1991 года, когда все повалили на улицы, бывала удушливая атмосфера толпы. Но не было этой истерии.

Михаил Гефтер: Смотрю съемки тогдашних демонстраций и сравниваю с новостями. Слушай, ужасные лица! Это не человеческие лица уже. Отвратительно и то, как они кричат. Лица 1991 года были другие, просветленные лица.

Не знаю, просветленные ли, но живые московские лица. Для демроссиек теперь характерны пропрезидентские бабы лет за пятьдесят, страшноватый типаж.

С гримасами на лице, с детьми, в истошный крик с полуслова. Я еще понимаю, когда они кричали «Ельцин!», но кричать «Гайдара!» – для женщин в таком возрасте, ей-богу, это нечто специфическое. Ощущение у меня – плохие лица. Но и с той стороны не лучше. А какое жуткое лицо стало у Ельцина, видел? Одутловатое, тяжкое. Он выпал из предуготовленной себе роли. И страшновато смотреть, когда это лицо он собирает. Как медленно, с трудом его части лица подымаются и плывут навстречу. Кок у него идиотский. Изменили прическу, взбили павловских времен кок! Кошмар, что с человеком сделалось.

Пора спросить наших либеральных друзей: отчего либеральная мысль в России всегда обречена на неосуществимость? Потому что не мыслит Россией. Они не умеют мыслить Россией, не дотягивают до масштаба. Эти «западники» никогда не знали европейского мира! Либеральное в России осталось провинциальным. Может быть, для либералов пришло время, но им надо стать совершенно другими. Когда ты спрашиваешь, откуда в лидерах демократии такая бедность, ты по Чаадаеву поставь вопрос. В Чаадаеве и западники, и славянофилы предвосхищены. Обрати внимание: те и другие в XIX веке мыслят не узко Россией, а Миром, где России надлежит найти место, сильнейшим образом повлияв на будущее Европы.

Зачем тебе эта вилка – западники, славянофилы? Упрощение и путь к умственной нищете «Общей газеты». Есть смысл отречься от таких слов.

Можно отречься, но уже на них все поделились.

Забыть эти ярлыки нужно для того, чтобы исследовать, как на них поделились. Что поймешь, с самого начала оперируя ими?

Возьми наши разговоры в 1982 году – ведь мы уже были ментально внутри катастрофы и осматривались в ней. Правда, мы иначе представляли катастрофу. Казалось, та пройдет по пути правового опустошения при готовности советских людей участвовать в абсурде.

Что обвал Союза приобретет буквальный характер, трудно было представить. Я писал о таком в самиздате, но сам думал, что это гипербола, преувеличение.

Знаменитая фраза Марика Печерского³²: «Кто придет на смену комитетчикам и партсекретарям? Фарцовщики!»

XIX век выступал для нас позицией отпора диктату, где можно закрепиться и мыслить. Но катастрофа случилась. Готов ты обороняться в XIX веке как в бастионе русскости? Это возможно, но тогда давай делать это последовательно. Катастрофа сместила ось, века обвалились вслед Союзу.

И это подстрекает к ревизии XIX века. В некотором смысле все в XIX веке – и Чаадаев, и Леонтьев, и Герцен, и Желябов с царем Александром оказываются для нас уравнены.

Ряд раздвинулся за горизонт XX века. Былые катастрофы русской истории приобрели вид предисловий, а не фатальных обвалов. Русский мир пока нерушим.

Да, но он потерял свою глобальную альтернативность.

Достаточно ли Чаадаева для того, чтобы заново переформулировать чаадаевский вопрос?

Это бесспорно. Вот зачем я вслушиваюсь в то, что говорят Распутин³³, Бабурин³⁴ и даже Жириновский³⁵. Дело не в том, что русский вопрос нельзя поставить в либеральном контексте. Русский вопрос после Пушкина принципиально не может ставиться однозначно. Нужен пучок «русскости», ее гамма.

И я возвращаюсь к мысли о том, как выйти к взаимному непониманию. Как, выслушав друг друга, попытаться понять сначала то, о чем мы говорим разно? Исходя из посылки, что сказывание некорыстно и говорящие не мерзавцы. Пусть мы ошибемся, такая посылка совершенно необходима.

Конечно, есть закавыка. Конструирование русского вопроса идет по образцу еврейского вопроса. Как ты говоришь, «русский сионизм». Но это не так спекулятивно, как кажется на первый взгляд. Если представить неизраильского еврея маргиналом в Маргиналии Россия, близость русского вопроса еврейскому очевидна.

Черт побери, уже полпервого!

Я отвлек тебя.