1987, Горячие деньги

Я неожиданно разволновался. Я никогда не хотел ссориться с отцом, мне только хотелось, чтобы он взглянул на Мойру моими глазами и понял, что эта расчетливая дрянь охотится за его деньгами и пользуется тем, что дом опустел после смерти Куши, чтобы незаметно втереться к нему в доверие. Она постоянно крутилась под ногами со своим деланным сочувствием и попытками приготовить что-нибудь на ужин. Малкольм, почти беспомощный в своем искреннем горе, был ей признателен и за это. Наверное, он и сам не заметил, когда Мойра начала по-хозяйски брать его под руку на вечеринках и говорить «мы». Все три года молчаливого раздора я хотел помириться с отцом, но не мог заставить себя войти в его дом - я не вынес бы вида ухмыляющейся Мойры на месте Куши. Даже если бы Малкольм и позволил мне ступить на порог.

Теперь, когда Мойра умерла, примирение вроде бы стало возможным. И похоже на то, что отец, оказывается, тоже хочет помириться. Мелькнула мимолетная мысль, что для него мир между нами - наверняка не самоцель, а лишь необходимый промежуточный этап для каких-то далеких планов, но для меня это не имело значения.

- Хорошо, я согласен. Я смогу уделить тебе некоторое время.

Он заметно успокоился.

- Прекрасно! А теперь пойдем, я хочу купить лошадь.

Малкольм поднялся, заметно приободрившийся, и полистал свой каталог:

- Что ты посоветуешь?

- Но для чего, скажи пожалуйста, тебе вдруг понадобилась лошадь?

- Для скачек, конечно.

- Но тебя же это никогда не интересовало…

- У каждого может быть хобби, - отрезал он, хотя никогда в жизни у него не было никакого хобби. - И мое - скачки. - Чуть подумав, он добавил: - С этого дня, - и направился к двери.

Услужливый молодой человек оторвался от любительницы собачек и стал приглашать Малкольма заходить еще, в любое время. Малкольм заверил его, что зайдет обязательно, потом развернулся и пошел к одной из стеклянных витрин.

- Пока я тебя дожидался, я купил здесь кубок, - сообщил он мне через плечо. - Хочешь посмотреть? Почти такой, как вот этот, - он указал на кубок за стеклом. - Я отдал его граверу.

Это была богато украшенная чаша изящной удлиненной формы, восемнадцати дюймов в высоту, и сделана она была из чистого серебра.

- Зачем тебе это? - спросил я.

- Не знаю. Еще не придумал.

- А… а что за гравировка?

- М-м… «Приз памяти Куши Пемброк». Неплохо звучит, правда?

- Да, - ответил я.

Отец бросил на меня косой взгляд:

- Я знал, что тебе понравится, - и зашагал к двери. - Так, а теперь - лошадь.

Как в старые добрые времена, думал я с полузабытым приятным ощущением в груди. Непредсказуемые поступки, которые могли оказаться тщательно продуманными, а могли - и нет; неудержимые желания, которые необходимо было немедленно удовлетворить… и время от времени, после всего этого, буйство страстей оказывалось забыто, как будто его никогда и не было. Приз памяти Куши Пемброк мог получить всемирную известность, а мог потускнеть и запылиться где-нибудь на чердаке: с Малкольмом ничего никогда нельзя было знать наверняка.

Я называл его Малкольмом, как и все остальные дети. Он сам приучил нас к этому, и я вырос, уверенный, что все так и должно быть. У других мальчиков могли быть папы, а у меня был отец - Малкольм.

Когда мы вышли из офиса «Эбури», он спросил:

- Как это обычно делается? С чего надо начинать?

- Э-э… Сегодня первый день элитного аукциона.

- Да? - спросил он, когда я замялся, не зная, как продолжить. - Ну, так пойдем.

- Я только подумал, что ты должен знать… самая низкая начальная цена сегодня - не меньше двадцати тысяч гиней.

Он почти не удивился.

- Начальная цена? За сколько же они тут их продают?

- Некоторые лошади стоят больше сотни тысяч. Тебе очень повезет, если удастся купить сегодня первоклассного годовичка меньше чем за четверть миллиона. Сегодня - открытие самого дорогого аукциона в году.

Непохоже, чтобы это замечание его отпугнуло. Малкольм только улыбнулся.

- Что ж, пойдем. Пойдем поторгуемся.

- В первую очередь нужно обращать внимание на родословную, - продолжил я, - потом осмотреть самого жеребенка, если он тебя заинтересует, и обратиться за помощью и советом к агентам по продаже…

- Ян! - прервал меня Малкольм с наигранным сожалением. - Я совершенно ничего не смыслю в лошадях, знаю только, что у них должно быть четыре ноги. И я не доверяю агентам. Так что давай просто пойдем на торги.

Для меня это звучало как бред сумасшедшего, но, в конце концов, это его деньги. Когда мы вошли в аукционный зал, торги были в самом разгаре. Малкольм спросил, где сидят самые богатые покупатели, те, которые ворочают настоящими деньгами.

- Вон на тех креслах, в секторе слева от аукционистов, или здесь, возле входа, или там, дальше, по левую сторону…

Он внимательно меня выслушал, затем направился к сектору, откуда были хорошо видны все те места, на которые я только что указал. Амфитеатр уже был заполнен больше чем на три четверти и вскоре будет набит битком, особенно когда пойдут самые классные лоты.

- К вечеру цены наверняка взлетят еще выше, - сообщил я, поддразнивая Малкольма, но он сказал только:

- Значит, придется подождать.

Я продолжал: