1942: Реквием по заградотряду

Там же просто люди, говорит Егоров устало и обреченно. Не спорит, просто приводит последний аргумент несостоявшегося спора.

Люди, соглашается Орлов, пять тысяч человек. Мужчины, женщины и дети, говорит Орлов. Но если они останутся в живых, то умрут миллиарды. И вы не родитесь. И я не рожусь. И не будет всего, что мы с вами любим.

Малышев замер тогда, недоверчиво вслушиваясь в разговор, не ему предназначенный. Пять тысяч человек – это очень много. Это слишком много, чтобы вот так просто рассуждать – убить их или нет. Да и как убить такую прорву народа? Пусть даже и газ в снарядах, так ведь не сразу он убивает, на занятиях Малышеву рассказывали о том, что газовое оружие не такое уж и грозное. И железные конструкции на машинах, которые они только что отбили у немецких диверсантов, не производили впечатления чего-то страшного. Рельсы и рельсы.

Только потом, когда рявкнули, взревели ракеты, когда с воем сорвались с этих самых рельсов и унеслись к далеким огонькам внизу, когда рвануло там, в долине, полыхнуло, залило огнем, только тогда Малышев понял, что пять тысяч – женщин, детей, стариков, – пять тысяч человек они только что убили. Крутанули ручку на железной коробочке, как на полевом телефоне. Крутанули – и нет пяти тысяч человек.

Какого народу? Что за город?

Малышев потом, когда уже попали на Базу, долго думал, припомнил даже Ветхий Завет, то место, где про огонь с неба. Содом и Гоморра. Совсем почти уверился в этом, но потом сообразил, что это, получается, Орлов – бог, что ли? А он, старший сержант Малышев, – ангел? Или архангел? Глупость, наверное, тогда Малышеву в голову пришла.

– Там, в горах, Орлов не ответил.

– Не в горах, – вздохнул Никита. – Уже потом, на Базе. Егоров подошел к Орлову, схватил его за рукав и спросил. Спросил…

– И что?

– А ничего. Орлов засмеялся и сказал, что мы ведь все живы. И мы просто не можем знать, что там был за город в три тысячи бог знает каком году до Рождества Христова. Его не стало, и он исчез из истории вообще. И нечего ломать голову над этим, сказал Орлов. И я с ним даже согласился… Чего там… Сделано и сделано. Лишь бы на пользу…

– Пяти тысячам людей?

– Миллиардам, товарищ Малышев. Миллиардам. Учитесь мыслить глобально, товарищ старший сержант. Вот послезавтра прибудет господин Орлов, прикажет еще тысяч десять убить. А потом – еще двадцать тысяч. И мы ему должны будем поверить. Потому что доказать он этого не сможет. Не сможет, даже если захочет, наверное, – Никита невесело засмеялся. – И получается, что мы должны верить нашему великому вождю…

– А что, товарищ Сталин в курсе? – похолодев, спросил Малышев. – Нет, я понимаю, что раз такое дело, раз такая техника, то должен Иосиф Виссарионович знать… Это он и про меня…

– Товарищ Сталин знает все и про всех, – серьезно, очень серьезно сказал Никита. – Если он что-то забывает, то ему напоминает товарищ Берия, если ты забыл. Но я говорил не об Иосифе Виссарионовиче. Я говорю о нашем великом вожде Данииле Ефимовиче Орлове, единственном и неповторимом…

Это он так шутит, подумал, поежившись, Малышев. Сам старший сержант таких шуток не любил. Пару раз слышал от сослуживцев шуточки о САМОМ и не испытывал ничего, кроме озноба. Ясно, что глупость повторили сослуживцы. Плюнуть и забыть. А если не глупость? Если и в самом деле – враг? Или проверяют его, Малышева, на устойчивость? Как отреагирует: промолчит, потребует заткнуться, сообщит в особый отдел?

Малышев тогда рапорт писать не стал, но несколько ночей маялся от бессонницы и разных жутковатых мыслей.

– Не боись, Малышев, – засмеялся Никита. – У особой группы и права особые. Вот захочу я назвать товарища Сталина идиотом – и назову. И дураком назову. И…

– Хватит, – не потребовал – попросил Малышев. – Не нужно вот так…

– Извини, – сказал Никита. – На самом деле извини.

– Ничего, – буркнул Малышев, пытаясь прикурить новую папиросу. – Это у всех – нервы. После могилы…

Зажигалка стреляла искрами, но огонек не загорался. Малышев чертыхнулся и снова крутанул колесико.

– А что – могила?

– Да ничего… – огонек вспыхнул, Малышев прикурил и с наслаждением затянулся. – Не знаю как остальным, а я подумал…

– Что это в связи с нами покойнички?

– Ну…

– Что это Орлов их порешил?

– Да не знаю я…

– И что-то это меняет, если Орлов? – не унимался Никита. – Он от этого станет хуже? Мы же с тобой только что выяснили, что вождю виднее. И нужно либо верить, либо… ну, не знаю… бежать, уходить, стреляться, пока не поздно… Или ты полагаешь, что товарищ Сталин не знал, сколько народу перед войной…

– Заткнулся бы ты, Никита, – прозвучало из темноты. – Спать не даете, честное слово…

Леонид Ставров отобрал у Малышева папиросу, затянулся, закашлялся и сунул папиросу старшему сержанту обратно.