— Это не слухи! Какие слухи, если из Румынии люди бегут от фашиста Антонеску. Они все видят. Армия Гитлера стоит по ту сторону Прута, и пушки нацелены на нас! Что будет, что будет? Куда нам, старикам, податься? Если бы я был помоложе, сегодня же уехал бы в Россию. Мы сейчас молимся за нее, за ее силу. Гитлер здесь должен разбить себе лоб, иначе беда…
Я поспешил на аэродром. По дороге думал о старике, о его словах. Сколько пренебрежения к нам было в нем раньше! Потом оно сменилось безразличием, а теперь вот искренними симпатиями»[64].
Бывший командующий Северным флотом А. С. Головко вспоминал об инциденте, случившемся 17 июня 1941 г.: «Около четырнадцати часов ко мне в кабинет вбежал запыхавшийся оперативный дежурный.
— Немецкие самолеты! — не доложил, а закричал он…
— Уточните, — сказал я, стараясь сохранить спокойствие и тем самым успокаивая взволнованного дежурного. Придя в себя, он объяснил, что над бухтой и Полярным только что прошел самолет с фашистскими опознавательными знаками, и на такой высоте, что оперативный дежурный, выглянув из окна своего помещения, увидел даже летчика в кабине… Моментально все стало ясно — начинается война. Иначе на такое нахальство — пройти над главной базой флота — даже гитлеровцы бы не отважились»[65].
Вечером 21 июня в Москве сел пассажирский самолет ГВФ СССР, пилотируемый И. Ф. Андреевым. Закончился рейс по маршруту Москва — Берлин — Москва. И что, казалось бы, было необычного в этом рейсе? Самолет из Берлина прилетел с ТРЕМЯ пассажирами на борту[66]. Неужели и это событие не вызвало ни у кого, кому положено было по роду службы обращать внимание на подобные факты, никаких подозрений?
13 июня 128-й моторизованный полк 29-й мотодивизии получил приказ — 17-го покинуть место постоянной дислокации (бывший монастырь в Жировичах) и выехать в летний лагерь ближе к государственной границе. Зам. командира полка батальонный комиссар И. Я. Ракитин пошел в гарнизонную парикмахерскую и остригся «под ноль». Удивленному клубному библиотекарю (зам. политрука Халилову) он откровенно посоветовал: «Подстригись — будет война. Немцы стриженых не убивают, а с чубом примут за политработника и будут издеваться»[67]. Как в воду глядел комиссар, погибший в одном из первых боев, но до сих пор числящийся «без вести пропавшим». В местечке Ружанысток артиллеристы РГК также занимали комплекс зданий католического монастыря. Монахов выселили еще в 39-м, но храм не тронули, и в нем продолжали совершаться богослужения. В июне священник открыто призывал прихожан молиться, чтобы кара Божья обрушилась на большевиков в день летнего солнцестояния, то есть 22-го числа. Неуместно, конечно, видеть в протестантско-безбожном вермахте меч Господень, но дело совсем в ином. Даже священнослужитель знал, что должно случиться 22 июня, и местные органы НКВД — НКГБ по инстанции о его призывах доложить были просто обязаны. А результат? В ночь на 17 июня на участке Ломжанского погранотряда была задержана группа диверсантов из восьми человек, одетых в форму командиров РККА и войск НКВД. Возглавлял группу немец, но состав ее был пестрым: русские белоэмигранты, украинские националисты-уоновцы, поляки[68]. А результат? Впрочем, какого результата ожидать, если в Москву сплошь и рядом докладывалось не то, что имело место в действительности, а то, что хотелось бы слышать Сталину, который не мог не отдавать себе отчета: страна и армия к войне не готовы. Известный своими выдающимися летными достижениями пилот ГВФ (впоследствии Главный маршал авиации) А. Е. Голованов весной 1941 г. был назначен командиром вновь формирующегося 212-го отдельного дальнебомбардировочного авиаполка. Прибыв в Минск для представления командованию округа, Голованов побывал на приеме у генерала армии Д. Г. Павлова. Встреча была по-своему примечательной. Предложив подчинить полк непосредственно ему, Павлов тут же связался с Москвой.
«Через несколько минут он уже разговаривал со Сталиным. Не успел он сказать, что звонит по поводу подчинения Голованова, который сейчас находится у него, как по его ответам я понял, что Сталин задает встречные вопросы.