1937. АнтиТеррор Сталина

Якира вызвали в Москву уже на 8 мая. Он побеседовал со Сталиным, Молотовым, Кагановичем и Ворошиловым полчаса и был отпущен, но не надолго. Затем Сталин вызвал Ежова, через десять минут — опять Якира для нового разговора. Вряд ли этот второй разговор (уже сорокаминутный) был приятным. После ухода Якира «узкий круг» Политбюро обсуждал ситуацию почти час[377].

13 мая Тухачевский в присутствии Молотова, Ворошилова и Кагановича встретился со Сталиным. Тот объяснил решение Политбюро. Как рассказал Тухачевский своему старому товарищу, дело в том, что его порученец и знакомая были арестованы как враги народа. Понятное недоверие в обстановке антитеррористическог режима. Но со временем все образуется. Война не за горами.

6 мая был арестован отстраненный от должности еще в 1934 г. по обвинению в злоупотреблениях бывший начальник управления ПВО Московского военного округа Медведев. Этот человек уже был деморализован уголовными обвинениями, его «можно» было бить. В результате побоев Медведев согласился дать показания. Сначала он подтвердил «традиционную» версию о причастности к военной троцкистской группе, главой которой назвал заместителя командующего Московским военным округом Фельдмана. Но через два дня, 10 мая, в соответствии с новой генеральной линией следствия стал рассказывать о заговорщической деятельности высшего командного состава, включая Тухачевского. Но Медведев разочаровал следователей. Сначала на встрече с членами Политбюро, а потом и на суде он отказался от показаний. «Физические методы воздействия» снова показали свою неэффективность.

8 мая внезапно заговорил Примаков. Он сам объяснил причину, которая заставила его прервать долгое молчание, которое не могли сломить ни побои, ни пытка бессонницей — с подследственным встретился Сталин и сказал: «Примаков — трус, запираться в таком деле — это трусость»[378]. Что имел в виду Сталин? Что еще он рассказал Примакову? Если Примаков оставался идейным большевиком (что характерно для троцкистов, даже бывших), то Сталин мог попытаться убедить его, что успех заговора опасней для страны, чем сохранение существующего режима. Личные интересы Примакова (сознаться и погибнуть) расходятся с интересами большевизма (военный переворот, отстранение партии большевиков от власти, замена большевистского режима уже не термидорианским, а бонапартистским). Отсюда и слова о личной трусости. Примаков не был лидером недовольных военных и не был им лично предан. Если Тухачевский, Якир и их группа симпатизируют правым, а с Троцким только заигрывают? Между Сталиным и правыми троцкисты часто выбирали Сталина. Выслушав аргументы Сталина (возможно, пока — очень неконкретные), Примаков решил поставить общественное выше личного.

Но принятие решения Примаковым происходило постепенно. Несколько дней он не называл имя Тухачевского, сначала «раскрыл» свои троцкистские связи (уже разгромленные), но 14 мая назвал Якира, однако в очень осторожной форме: «Троцкистская организация считала, что Якир наиболее подходит на пост народного комиссара вместо Ворошилова»[379]. Иными словами, в конфликте военных кланов группа Примакова поддерживала группу Якира. Это еще не уличает Якира в заговоре.

14 мая в результате ночного допроса-марафона удалось добиться показаний на Тухачевского и др. генералов от Путны. Поскольку Путна последнее время находился на военно-дипломатической работе в Европе, он был соблазнительным кандидатом на роль «курьера» между Тухачевским и Троцким. Путна признал, что возил письмо Троцкого Тухачевскому, на которое Тухачевский просил ответить на словах, что Троцкий может на него рассчитывать. Эти показания полностью соответствовали тенденции следствия и были получены под сильным давлением. Но даже если они соответствовали действительности, в случае прихода Тухачевского к власти устные обещания Троцкому ничего не стоили. Даже на суде, в резком противоречии с тенденцией следствия вполне «раскаявшийся» подсудимый Корк заявил, что руководители «организации смотрят на связь с Троцким и правыми как на временное явление»[380].

Только 21 мая Примаков дал долгожданные показания на «крупные фигуры»: Тухачевского, Шапошникова, Гамарника и др. Примаков давал показания в правдоподобной форме: он рассказывал о беседах, в которых высказывалась критика Сталина и Ворошилова. Следователи фиксировали имена и формулировали показания по-своему, возводя эти беседы «в степень заговорщической деятельности»[381], как вспоминал один из следователей. Но с точки зрения Сталина эти беседы и были фактом заговора, потому что они означали подготовку к выступлению военных либо против Ворошилова, либо против всей сталинской группы.