1922

— Да. Но если я должен буду смотреть на это… я не уверен, что смогу…

— Есть способ, как ты можешь мне помочь и при этом не смотреть. Сходи в сарай и принеси мешок из мешковины.

Он сделал, как я просил. Я пошел на кухню и взял ее самый острый нож для разделки мяса. Когда он вернулся с мешком и увидел его, лицо его побледнело.

— Обязательно должен быть он? Ты не можешь… подушкой…

— Это было бы слишком медленно и слишком болезненно, — сказал я. — Она бы боролась.

Он согласился, будто я убил десяток женщин перед своей женой и потому знал это. Но я не убивал. Я знал только то, что во всех моих полупланах — другими словами в моих мечтах об избавление от нее — я всегда видел нож, который теперь держал в руке. В общем, это будет нож. Нож или ничего.

Мы стояли там в свет керосиновой лампы — до 1928 года там не было электричества за исключением генераторов в Хемингфорд Хоум — глядя друг на друга, в абсолютной ночной тишине, которую нарушал только неприятный звук ее храпа. Однако был и третий присутствующий в той комнате: ее неутолимое желание, которое существовало отдельно от нее самой (я думал, что ощущал его тогда; спустя эти 8 лет я уверен в этом). Это нелепо, но призрак был там даже прежде, чем женщина, частью которой он был, умерла.

— Хорошо, пап. Мы сделаем это… мы отправим ее на Небеса. — Лицо Генри просияло от этой мысли. Каким отвратительным мне кажется это сейчас, особенно когда я думаю о том, как он кончил.

— Это будет быстро, — сказал я. Мужчина и мальчик, мигом перережут горло свинье, и я думал, что так оно и будет. Но был неправ.

Позвольте рассказать это быстро. Ночами, когда я не могу уснуть — а так часто бывает — я прокручиваю это в памяти раз за разом, каждый удар, кашель и каплю крови в изящной медлительности, так что позвольте рассказать это быстро.

Мы вошли в спальню, я впереди с ножом в руке, мой сын с мешком из мешковины. Мы вошли на цыпочках, но могли войти ударяя в музыкальные тарелки, не разбудив ее. Я жестом показал Генри, встать с правой стороны от меня, у ее головы. Теперь мы могли услышать будильник Биг-Бен, тикающий на ее тумбочке, так же как ее храп, и любопытная мысль пришла ко мне: мы походили на врачей, посещающих смертное ложе важного пациента. Но мне кажется, что врачи возле смертных лож, как правило, не дрожат от вины и страха.

Пожалуйста, пусть крови будет не слишком много, думал я. Пусть мешок спрячет ее. Еще лучше, позволь ему отказаться теперь, в последнюю минуту.

Но он не отказался. Может он думал, что я возненавижу его, сделай он это; может хотел отправить ее на Небеса; а может помнил этот непристойный средний палец, рисующий круг вокруг ее промежности. Не знаю. Одно я знаю точно, он прошептал, «Прощай, Мама «, и опустил мешок на ее голову.

Она фыркнула и попыталась вырваться. Я хотел протянуть руку под мешок, чтобы сделать свое дело, но он вынужден был сильнее надавить на него, чтобы удержать ее, и у меня не получилось. Я видел, что ее нос приобрел форму плавника акулы в мешковине. А также видел растущую панику на его лице, и знал, что долго он не продержится.

Я поставил колено на кровать, а руку положил ей на плечо. Затем я полоснул по горлу через мешковину. Она закричала, и начала всерьез брыкаться. Кровь хлынула через разрез в мешковине. Ее руки взметнулись и били воздух. Генри с визгом отскочил от кровати. Я попытался удержать ее. Она дергала мешок руками, и я полоснул по ним, порезав три пальца до кости. Она снова вскрикнула — звук был столь же тонкий и острый как, осколок льда — и рука откинулась, чтобы дергаться на покрывале. Я сделал еще один кровоточащий порез в мешковине, и еще один, и еще. Я сделал пять порезов, прежде, чем она оттолкнула меня не пораненной рукой, а затем разорвала мешок на лице. Она не смогла скинуть его целиком со своей головы — он застрял в волосах — поэтому он висел на ней как сетка для волос.

Я перерезал ее горло первыми двумя порезами достаточно глубоко, чтобы показался хрящ ее трахеи. Последними двумя я разрезал ее щеку и рот настолько глубоко, что у нее появилась усмешка клоуна. Она простиралась вплоть до ушей и обнажила зубы. Она издала гортанный, глухой рев, звук, который лев мог бы издать во время кормежки. Кровь из горла разлеталась по всему покрывалу вплоть до ее ног. Помню, я подумал, что она была похожа на вино, когда она держала свой бокал в последних лучах дневного света.

Она попыталась подняться с кровати. Вначале я был ошеломлен, затем пришел в бешенство. Она была проблемой для меня на протяжении всего нашего брака и даже сейчас в нашем кровавом разводе была проблемой. Но что еще я должен был ожидать?

— Папа, заставь ее остановится! — Пронзительно вопил Генри. — Заставь ее остановится, папа, Бога ради, заставь ее остановится!