1919

Когда они выздоровели и уже играли в детской, Джордж опять заболел воспалением легких, потому что он застудил себе грудь, и Твойотец стал очень торжественным и сказал, чтобы они не грустили, если Боженька возьмет к себе их малютку братца. Но Боженька вернул им малютку Джорджа, только он стал с тех пор очень хрупким и носил очки, и, когда мамуля позвала Эвелин, чтобы она помогла выкупать его, потому что мисс Матильда тоже была больна корью, Эвелин заметила, что там, где у нее нет ничего, у него торчит какая-то странная штучка. Она спросила мамулю, не свинка ли это, но мамуля выбранила ее и сказала, что она гадкая девчонка, зачем она смотрела. «Тш, дитя мое, не задавай вопросов». Эвелин страшно покраснела и расплакалась, а Аделаида и Маргарет несколько дней не разговаривали с ней за то, что она такая гадкая девчонка.

Летом они все вместе поехали в сопровождении мисс Матильды в салон-вагоне в Мейн. Джордж и Эвелин спали на верхней полке, а Аделаида и Маргарет на нижней; мисс Матильду укачало, и она всю ночь просидела, не смыкая глаз, на диване напротив. Поезд гремел «бум-бубум-чок-чок», и деревья и дома плыли мимо, и ночью ревел паровоз, и дети не могли понять, почему высокий, сильный, такой милый проводник так мил с мисс Матильдой, такой противной, и притом больной. В Мейне пахло лесом, и отец и мать уже ожидали их там, и они все надели защитного цвета блузы и отправились в лагерь с отцом и проводниками. Раньше всех научилась плавать Эвелин.

Когда они возвращались в Чикаго, была уже осень, и мама так любила прелестную осеннюю листву, от которой мисс Матильде становилось traurig[41] на душе, потому что приближалась зима, и, когда они утром выглядывали из окна, на траве за тенью, отбрасываемой вагонами, был иней. Дома Сэм скоблил эмалевую краску, а Феба и мисс Матильда развешивали занавески, и в детской traurig пахло нафталином. Осенью папа вздумал по вечерам, когда они уже лежали в кроватках, читать им вслух отрывки из «Королевских идиллий».[42] Всю ту зиму Аделаида и Маргарет были королем Артуром и королевой Джиневрой. Эвелин хотелось быть златокудрой Еленой, но Аделаида сказала, что ей нельзя, потому что у нее волосы мышиного цвета и лицо как паштет, так что ей пришлось быть служанкой Эвелиной.

Служанка Эвелина часто захаживала в комнату мисс Матильды, когда та уходила из дому, и подолгу разглядывала себя в зеркале. Волосы были у нее вовсе не мышиного цвета, а определенно белокурые, если бы ей только позволили завивать их, а не заплетать крысиными хвостиками, а глаза у нее были, правда, не такие голубые, как у Джорджа, но зато с маленькими зелеными точками. А лоб у нее был благородный. Однажды мисс Матильда накрыла ее, когда она гляделась в зеркало.

– Кто слишком много любуется собой, тот любуется дьяволом, – сказала мисс Матильда в своей противной, сухой немецкой манере.

Когда Эвелин минуло двенадцать лет, они переехали на Дрексел-бульвар, в более просторный дом. Аделаида и Маргарет отправились на Восток, в Нью-Хоп, в пансион, а мать поехала на всю зиму к знакомым в Санта-Фе поправлять здоровье. Забавно было завтракать по утрам только с папой, Джорджем и мисс Матильдой, которая сильно постарела и уделяла больше внимания домашнему хозяйству и романам сэра Гилберта Паркера,[43] чем детям. Эвелин в школе не нравилось, но ей нравилось, когда папа занимался с ней по вечерам латынью и решал для нее алгебраические уравнения. Он казался ей прямо изумительным, когда он так благостно проповедовал с амвона; и по воскресеньям, на уроках закона Божьего, она гордилась, что она дочь пастора. Она очень много думала о Боге-отце, и самаритянке,[44] и Иосифе Аримафейском,[45] и прекрасном Бальдуре,[46] и братстве людей, и любимом Христовом апостоле.[47] На Рождество она раздала массу корзин с подарками бедным семьям. Какой ужас – нищета, и какие забитые бедняки, и почему Бог не обращает внимания на чудовищные условия жизни в Чикаго, спрашивала она отца. Он улыбался и говорил, что она еще слишком молода, чтобы ломать себе голову над такими вопросами. Она теперь называла его папой и была его «дружком».

В день ее рождения мама послала ей дивную иллюстрированную книгу – «Небесную подругу» Данте Габриела Россетти с цветными репродукциями его картин и картин Берн-Джонса.[48] Она часто повторяла про себя имя «Данте Габриел Россетти», как слово «traurig», – до того оно ей нравилось. Она начала рисовать и писать стихи об ангельских хорах и бедных рождественских малютках. Первая ее картина, написанная масляными красками, изображала светлокудрую Елену, и она послала ее маме в подарок к Рождеству. Все говорили, что картина свидетельствует о незаурядном таланте. Папины друзья, приходившие к обеду, говорили, знакомясь с ней: «Ага, это та, что такая талантливая».