1919

— Да что там у тебя? — искренне удивился Пастор. Сундучок не казался особенно тяжелым, но в пехотном бою каждый грамм лишнего веса может стоить жизни. Добровольно навьючивать на себя поклажу мог только законченный идиот, которым Харнье определенно не являлся, несмотря на букет скверных привычек.

Некоторое время тощий эльзасец колебался, балансируя между природной скрытностью и симпатией к здоровяку. Густ единственный никогда не шутил над изувеченным гранатометчиком и не раз прикрывал в бою, рискуя собственной жизнью.

— Потом расскажу, — наконец с большой неохотой ответил он, потирая обрубок уха. — Когда вернемся…

— Тогда надо вернуться, — серьезно сказал Густ, надевая броню. — Помоги.

Радуясь, что неприятный разговор закончился, Альфред помог Пастору подтянуть ремни нагрудника. Густ попрыгал, проверяя, хорошо ли сидит кираса, стальные пластины отозвались глухим бряканьем. С проклятием Пастор топнул ногой — обмотка распустилась и теперь волочилась по грязному полу. Из-за панциря Густ не мог нормально наклониться. Кто-то из соседей молча припал на колено и помог, кропотливо перематывая длинную матерчатую ленту.

Ударило особенно близко и тяжело. С полки упал помятый медный чайник, зазвенев при соприкосновении с полом, как цирковые литавры. Белесая пыль с потолка просыпалась Хейману прямо на макушку, припорашивая волосы искусственной сединой.

— Что т-там?.. — дрожащим голосом спросил один из новобранцев, робко тыча перстом в искривленный потолок, пошедший деревянной волной.

Вопрос настолько поразил своей абсурдностью, что на пару мгновений в блиндаже воцарилась мертвая тишина, прерываемая лишь неустанной работой вражеской артиллерии. А затем взвод дружно рассмеялся, да так громко, что, казалось, мог бы посрамить и «толстую Берту».

— Приключения, малыш, приключения! — ответил, отсмеявшись, фельдфебель Зигфрид. — Много приключений. Будет о чем рассказать маме.

— Солнце славы… — сказал другой солдат, от которого уж точно никто не ожидал поэтичности. Слова и тон были настолько ему несвойственны, что взвод умолк вторично.

— Что? — спросил Густ.

— Солнце славы для тех, кто выживет, память о самом ярком и значимом дне их жизни, — повторил Альфред Харнье неожиданно ровным, глубоким голосом, совершенно без заикания. — И два метра земли для всех остальных.

— Альф, заткнись, — посоветовал почти беззлобно Зигфрид, незаметно показывая на новобранцев. Судя по их виду, мудрые слова Харнье никак не прибавили им бодрости и боевого духа.

— А кем ты был до войны? — вдруг полюбопытствовал Пастор, и Хейман неожиданно со стыдом понял, что он ведь совершенно ничего не знает о долговязом гранатометчике.

— Учителем, — просто и все тем же хорошим, чистым языком ответил эльзасец. — Младшая школа, литература и чистописание. Небольшой городок в Эльзасе, название тебе все равно ничего не скажет.

— Э-э-э… — У Густа отвисла челюсть и пропал дар речи. Учитель вполне мог попасть в армию, но не ранее пятнадцатого года, когда армия ощутила дефицит пехоты и призыв распространился на закрытые ранее категории. А Харнье был на фронте с первых дней, еще с Танненберга.

— Я пошел в армию весной четырнадцатого, — пояснил Альфред, вешая через плечо холщовую сумку с гранатами, в эту минуту он походил на уличного торговца пирожками и разной сдобой. — Патриотический долг перед рейхом, кайзером и великим германским народом.

— Я б тебе сказал, что ты дурак, — подытожил Густ, — но…

— …но я и так уже это знаю, — закончил за него Харнье с прежней злобной брюзгливостью.

Штурмовики рассаживались по лавкам. Они были снаряжены и в полной готовности. Теперь оставалось только ждать. Лейтенант получил приказ поднять взвод сразу же после начала обстрела, но куда их отправят — пока оставалось неизвестным. Впрочем, судя по всему, на этот раз взводу придется работать за простую пехоту, закрывая вражеский прорыв.

Опытные бойцы пользовались минутами передышки для отдыха, ухитряясь задремать даже в качающемся, как корабль в бурю, блиндаже, будучи обвешанными оружием и прочим инструментом. Молодежь боялась, нервничала и вообще создавала неправильную и нездоровую суету.

Хейман проверил маузер, защелкнул обойму. Впереди была работа — тяжелая, смертельно опасная, но все же работа. Как обычно, он чувствовал в душе звенящую пустоту. Был ли это страх? Он всегда затруднялся сказать. Как и любой вменяемый человек, Фридрих боялся смерти, но сколько себя помнил, это естественное чувство никогда не довлело над ним, не лишало здравости рассудка. Он просто признавал возможность, даже неизбежность гибели и по мере сил стремился избежать этого пренеприятнейшего события.

Рош отставил длиннейший ствол гевера, подхватил маленькую гитару из консервной банки и взял короткий аккорд, неожиданно приятный и чистый для такого убогого инструмента. Он пропел фразу на неизвестном языке, мелодичную и печальную, похоже, строку из какой-то песни.

— Слушай, дружище. — Наверное, Густ ободрился успехом по «разговариванию» Харнье и решил повторить триумф. — А ты откуда здесь? На шпиона не похож… Тоже патриот?