1919

Однако, в бытность свою санитаром, Мартин видел не только раненых в живот, но и огнеметчика, пострадавшего от собственного баллона. Вид несчастного, у которого ребра и позвоночник черными прутиками выступали сквозь оплавленную, сожженную плоть, на неделю лишил Мартина сна и заставил очень тщательно относиться к защите. Тем более, что в английских огнеметах использовали раствор желтого фосфора в сероуглероде, причем этот раствор разбавлялся большим количеством скипидара. На воздухе адское зелье через несколько секунд самопроизвольно воспламенялось. Это упрощало конструкцию, снижало бесцельные потери огнесмеси, но достаточно было малейшей пробоины в баллоне, чтобы оператор нажил себе очень большие проблемы. Попросту — сгорел заживо. Кроме того, в силу вполне понятных причин — вес и объем снаряжения — огнеметчик не мог подобно обычному пехотинцу легко и свободно ползать в складках местности и надевать дополнительную броню. Так что толстая жесткая кожа костюма обеспечивала хоть какую-то защиту от пуль и осколков на излете.

Если Шейн скрывал страх и нервозность за балагурством и обжорством, то Беннетт искал спокойствия в ритуале, тщательной подготовке, преувеличенном внимании к мелочам. В эти минуты для него не существовало ничего, кроме обряда облачения.

Прежде всего, Мартин переоделся, надев чистое белье, специально приберегаемое для такого случая. Затем последовали высокие сапоги, штаны объединенные с фартуком. Длинная куртка, похожая на укороченный плащ, с очень высоким воротником на дополнительной завязке. Кожа Мартина уже зудела и чесалась по всему телу, не столько от реального неудобства, сколько от его ожидания. Острый ядовитый запах кожи и пропитки щекотал ноздри, от него перешило в горле.

Огнеметчик натянул перчатки с длинными крагами, так же на ремнях, подпоясался широким брезентовым поясом с кобурой под маленький «браунинг», как мрачно шутили «служители огня» — оружие не столько для врага, сколько для себя, на крайний случай.

Оставался шлем-маска, похожий на противогаз, но без «свиного рыла» фильтра, зато с вертикальными вырезами на месте ушей, узкой прорезью напротив рта и петлей на затылке. Его Беннетт прицепил к поясу, на специальный крючок-карабин.

— Готовность! Готовность! — Боцман шел по проходу между «номерами» и колотил своей дубинкой, усаженной гвоздями, в хлипкие перегородки. Дубинка была знаменита — Боцман клялся, что убил ей ровно десять бошей, не смывая их мозги. — Все собираемся, грузовики поданы, бал ждет вас, девочки на выданье!

Тонкая струйка пота скользнула у Мартина между лопаток, губы чуть подрагивали, в груди было пусто и холодно.

— Не боись, дружище, я тебя прикрываю, как обычно, — Шейн ободряюще хлопнул его по затянутому кожей плечу. Пока Мартин облачался в костюм, «Бриллиант» нацепил патронташ, подвесил к ремню свое кинжальное шило, не забыл подсумок с гранатами и, наконец, закинул за спину «окопный» Винчестер М12. Почти невидимый за снаряжением и оружием, он еще раз подпрыгнул, покачался с ноги на ногу.

— Ты уж смотри получше… — горло у Мартина пересохло.

— Ага, — односложно отозвался Шейн, зрачки у него были расширены, «Бриллиант» сипло и часто втягивал воздух ртом, словно не мог дышать носом. — Ну, пошли, что ли?

Последние полмили до передовой Дрегер и сопровождавший его скаут прошли пешком, уже в полной темноте. Светомаскировка и так соблюдалась весьма строго, в эту же ночь — особенно. Лейтенант вспомнил драконовские меры последних дней, даже офицерам за болтовню в публичном месте относительно самого факта будущего наступления — трибунал и усечение звания, это как минимум. Оставалось надеяться, что все усилия не пропали даром и завтра их не встретит шквальный огонь.

Точнее, огонь то их встретит в любом случае, вопрос в том, насколько массированным и убийственным он будет. Чтобы это выяснить, лейтенант решил встретить очередную группу разведчиков и послушать последние новости напрямую, без посредников. Он слишком хорошо знал, как много может дать даже случайное слово, мимолетное наблюдение, которое самому разведчику неинтересно и забудется через час-другой.

«Мы идем в наступление», — подумал Уильям. — Завтра, ранним утром, мы идем в атаку, и дай бог, чтобы это оказалось последнее наступление войны…»

Ему очень хотелось домой, к родным.

Они миновали группу мрачных людей в прорезиненных плащах без знаков различия, столпившихся у чего-то наподобие игрушечной железной дороги, увенчанной вместо паровоза небольшой моделью аэроплана с вздернутыми крыльями. «Плащи» безуспешно делали вид, что ничего необычного не происходит, и вообще, глядеть тут не на что. Обострившийся слух лейтенанта выхватил сказанное с четким американским акцентом «Чертов «жук»… и еще двенадцать тысяч долларов на ветер…».

Когда лейтенант еще не был ни лейтенантом, ни даже Уильямом, он однажды спросил отца, бывшего боксера-тяжеловеса — что чувствует человек, готовый выйти на ринг? Пожилой боец с расплющенными в блин ушами и перебитым носом долго думал и наконец ответил, но совершенно не то, что ожидал услышать семилетний Уилли.