1876

Гарфилды пригласили также барона Якоби и мадам Хосе Гарсиа. Эта необычайная особа — жена дипломата из Перу, дочь или племянница какого-то южноамериканского диктатора и вместе с тем автор бесчисленных романов, в том числе книжки «Любовь в пампасах», скверного, помпезного сочинения, которым восхищалась Эмма, когда оно появилось несколько лет назад. Мадам Гарсиа очень богата, расточительна в развлечениях и очень, очень полна, даже по снисходительным меркам этого тучного общества.

Экипажи доставили нас на поросший мхом берег реки, где под стройными деревьями, одевшимися новой зеленью, Лукреция Гарфилд и Эмма распаковали большущую корзину с припасами. Усевшись на поваленное дерево, мадам Гарсиа дозволила своим многочисленным бриллиантам (малый набор для пикника) подышать воздухом, посверкать в лучах апрельского солнца, пока их нешуточных размеров владелица нахваливала природу:

— Воздух! Так свеж. И эти забавные цветы! Посмотрите, барон, это примулы?

— Нет, дорогая. Это маки.

— Внемлите журчанию воды среди камней.

— Вы говорите «журчанию»? — Барон Якоби бросил на меня быстрый взгляд хитрой ящерицы. — Никогда еще не слышал, чтобы кто-нибудь произнес это слово.

— Мы должны это отпраздновать. — Гарфилд был очарователен. Он откупорил бутылку вина, и мы все выпили за «журчание».

Ну право же, обычное слово. — Черные глаза мадам Гарсиа блестели. — Я встречаю его каждодневно — в поэзии, разумеется. Больше я ничего не читаю. Мне кажется, что поэзия вдыхает в меня жизнь, учит ловить ускользающее мгновение! Извлекать из него наслаждение, одухотворенное божественным искусством.

Тонкий юмор барона Якоби в сочетании с очевидным излишеством фигуры мадам Гарсиа и ее слов доставил нам с Эммой истинное развлечение, как на то и рассчитывали Гарфилды. Позднее барон вздремнул под теплыми лучами солнца, а мадам Гарсиа начала клевать носом над томиком стихов (отнюдь не тонким, а столь же объемным, как и она сама). Эмма и госпожа Гарфилд тихо обсуждали что-то, несомненно, очень важное. Я выжидающе посматривал на Гарфилда. Ничто здесь не делается просто так, даже пикник.

— Не прогуляться ли нам? — Гарфилд в отличие от меня человек очень подвижный, неусидчивый. Я ответил: ничто не доставит мне большего удовольствия. Сердце мое гулко стучало и заходилось в груди, когда я поспевал за ним по лесной тропинке. Я безразличен к природе, убежден, что цветам подобает стоять в вазе, а не расти в беспорядке и неухоженности на земле.

Однако благодаря прогулке я чувствую себя лучше; закрывая глаза, я все еще вижу на сочной зелени яркие дрожащие блики от лучей солнца, просвечивающих молодую листву и оттеняющих темную зелень низкорослого лавра. Я начинаю писать в стиле мадам Гарсиа. «Я упиваюсь всеми прелестями природы!» — призналась она мне, методично давя маленьким камушком муравьев.

Мы остановились на вершине небольшого холма. Вид, открывавшийся оттуда, не был особо примечателен: те же холмы, так же поросшие лесом. За живой изгородью кустов сирени виднелась крошечная заброшенная хижина.

— Там поселился бывший раб. Отличный старик, который, говорят, гонит превосходное виски.

— Странный этот институт — рабство. — Не знаю почему, но вид хижины раба заставил меня задуматься над фактом существования рабства; размышление не из легких, поскольку это слово (как и само рабство) уже давно потеряло всякий смысл из-за не в меру неистовой прозы, написанной как за, так и против, не говоря уже о бесчисленных убийствах, во имя него совершенных. Когда слишком часто о чем-нибудь слышишь, перестаешь понимать это вовсе.

— К счастью, с рабством покончено. Теперь нам следует побеспокоиться по поводу китайцев, прибывающих тысячами и отнимающих работу у американцев.

Было высказано еще несколько замечаний о китайцах, затем мы уселись на торчавшие рядышком пни. Когда мы задымили сигарами, мой спутник начал медленно приближаться к своей цели:

— Я читал вашу последнюю статью…

— Нашли, наверное, массу ошибок?

— Только одну, которая могла бы и не быть ошибкой, если бы… — Последовала пауза. Затем новый заход. — Вы, кажется, абсолютно убеждены, что наша партия выдвинет Блейна кандидатом в президенты.

— Я полагал, что вы придерживаетесь того же мнения.

— Безусловно, я желаю этого. Но… должен вам сообщить, что назревает еще один скандал.

— Связанный с Блейном?

Гарфилд кивнул.

— Не везет нам в эти последние месяцы, не правда ли?

— Быть может, ваша партия слишком долго находится у власти.

— Быть может. Хотя я не думаю, что вашему другу Тилдену удастся улучшить положение.

— Но согласитесь, что между, скажем, Бэбкоком и Биглоу пролегает целая пропасть.

Однако Гарфилда не слишком занимает то, что сторонники реформ называют «хорошим правительством». Он лояльный член своей партии, его единственная отличительная черта — репутация честного человека. Если не считать малюсенькой промашки с «Cr'edit Mobilier», он не запятнан пока ни одним скандалом (ради протокола я вынужден добавить это существеннейшее словечко — «пока»), Гарфилд наконец перешел к делу.