1876

— От них нет никакого спасения. Как только поезд выйдет со станции, они снова будут на крышах вагонов. И если вы неосторожно окажетесь рядом, они сбросят вас с поезда.

Интересное и зловещее наблюдение: насколько я могу судить, ни один из оборванцев не был иммигрантом. На вид все они коренные американцы, раненые или растленные войной, разоренные биржевой паникой.

Тридцать лет назад я не мог даже вообразить, что в этой стране возникнет обширный и неистребимый преступный класс, так же как и ужасающая бедность, мрачно контрастирующая с невероятной роскошью тех людей, с которыми мы общались в Нью-Йорке. Мне жаль Тилдена. При всем своем уме и честолюбии вряд ли он обладает способностью или необходимой волей сделать что-нибудь с этими измазанными сажей типами, которые, точно в кошмарном сне, внезапно возникают в самый неподходящий момент, чтобы напомнить нам о существовании преисподней. Эмма все еще не может прийти в себя, да и я тоже.

Мы прибыли в Вашингтон поздним вечером настоящего — к нашему изумлению — весеннего дня. В середине февраля дует теплый, томный ветерок, сады и пустыри покрыты яркими не по сезону цветами — нарциссами и гиацинтами.

Перед зданием Пенсильванского вокзала вытянулась длинная вереница обшарпанных наемных экипажей с чернокожим возницей в каждом из них. Я всегда с трудом понимал южан, поэтому договариваться о поездке в отель «Уиллард» пришлось Эмме.

— Почему ты мне никогда не рассказывал про этот город? Ведь это же город?

Мы как раз выехали на Пенсильвания-авеню, и Эмма разглядывала все вокруг с любопытством и изумлением.

— Я был здесь только один раз. В течение двух дней в тысяча восемьсот тридцать шестом году. И мало что помню, кроме того, что и запоминать-то было нечего. Теперь по крайней мере они возвели город.

— Где?

— Слева и справа. Великая столица мира. — Шикарным жестом я обвел пансионы и бары, рестораны и отели, выстроившиеся вдоль Пенсильвания-авеню, лишь недавно, как объяснил кучер, замощенной асфальтом. Здания выцветшего красного кирпича с белыми рамами кажутся меньше, чем они есть на самом деле, из-за необычайной ширины улицы, которая тянется от Капитолия до Белого дома, то есть так было раньше.

Со времени моего первого приезда в этот город направление улицы изменилось: теперь она идет совершенно прямо от Капитолия до здания министерства финансов и затем резко сворачивает вправо, через один-два квартала снова поворачивает налево, разрезая пополам лужайку перед Белым домом, какой я ее помню. Часть лужайки, отделенная от Белого дома этим новым отрезком Пенсильвания-авеню, называется теперь парком Лафайета; в центре его установлена статуя не Лафайета — что было бы слишком логично, — а Эндрю Джексона верхом на лошади. Меня порадовало, что Капитолий наконец достроен.

— Здесь было отвратительное временное здание… кажется, коричневое.

— Красивое здание. — Эмма дала высокую оценку Капитолию. — Но эта улица вроде бы ведет в никуда? — Она перевела взгляд на Пенсильвания-авеню. — Там же ничего нет!

Мы выехали на Шестую улицу напротив отеля «Метрополитен», весьма потрепанной копии гостиницы «Индиан куин», в которой я когда-то останавливался в чудовищно жаркий вашингтонский летний день и мучался всю ночь напролет, объевшись за роскошным обедом в Белом доме Эндрю Джексона; то был мой единственный визит в обитель, о которой мечтает столько наших соотечественников.

— Ты только посмотри на чернокожих!

— Негры всегда составляли здесь большинство. Надо же кому-то работать.

— Самая настоящая Африка! Это так чудесно. Почему никто нас не предупредил?

Я думаю, что Эмма более права, чем подозревает, потому что Вашингтон — это в самом деле тропический полуколониальный город. Чувствуешь, что под его поверхностью кипит туземная жизнь, совершенно не соприкасающаяся с существованием белых визитеров, категории людей, состоящей не только из сменяющих друг друга правительственных чиновников, но и тех местных белых, гордо именующих себя Старожилами и имеющих такое же отношение к периодически меняющимся политическим деятелям, как старые ньюйоркцы, живущие возле Мэдисон-сквер, к тем тучным пришельцам, которые живут севернее.

Отель «Уиллард» расположен на том углу, где Пенсильвания-авеню поворачивает направо у министерства финансов, здания в стиле неоклассицизма, которое напомнило Эмме церковь Мадлен в Париже.

— Столь же неприглядно, — сказала она.

Отель — шестиэтажное здание. Снаружи оно довольно непрезентабельно, а внутри тщательно отделано в причудливой американской версии стиля Второй французской империи, который многие находят вульгарным, а лично я люблю — эти тесные, сверкающие позолотой и готической роскошью частные дома многих американцев и общественные здания.

Когда мы вошли под навес у входа, приятные, но не слишком расторопные черные слуги забрали наш багаж.

У входа в главный вестибюль стоял директор, молодая копия Уорда Макаллистера.