1876

Затем тот же генерал (надо выяснить его фамилию, дело в том, что я куда-то задевал программу) начал говорить — тоже очень долго; он закончил, представив собравшимся президента.

Генерал Грант поднялся. С наших мест над президентской ложей мы отлично видели его спину. Он медленно шел к трибуне. Вот момент, подумал я, когда все прошлые проявления восторга померкнут.

Теперь Грант был отлично виден толпе, он сжимал в руке текст речи. Он остановился. Глаза его были устремлены прямо в толпу. Он ждал. Но ничего не последовало, толпа никак не реагировала. Тишина, мертвая тишина встретила героя Виксбурга и Шайло, спасителя Союза, дважды избранного президентом Соединенных Штатов.

Я увидел, как госпожа Грант повернулась к своему соседу; даже в профиль на почтительном расстоянии было заметно, что она растеряна.

Во время этой затянувшейся паузы президент просто стоял, сжимая в руке листки с речью. Наконец кто-то выкрикнул приветствие, затем послышалось еще одно; это ничуть не спасло положения, может быть, даже усугубило его: опять воцарилась тишина.

Наконец Грант начал читать речь своим звучным благородным голосом; речь была изящная и милостиво краткая. Он был очень скромен, что абсолютно нехарактерно для этой самовлюбленной страны. «Гордясь тем, что мы сделали, мы сожалеем, что не достигли большего». Думаю, что эти разумные слова огорчили аудиторию (она привыкла, что правители возносят ей хвалы); когда президент кончил говорить, тишина, которой его встретили, сменилась неодобрительными криками, свистом и гиканьем.

Эмма удивленно на меня посмотрела.

— Они им недовольны?

— Похоже на то.

— Но ведь он их герой!

— Здесь никто долго не остается героем. Будем надеяться, что следующим будет губернатор Тилден.

Переговариваясь с Эммой, я бросил взгляд на генерала Гранта, когда он повернулся к толпе спиной и собирался занять свое место. Знатные гости ему аплодировали. Император Бразилии, точно ковбой, размахивал своей шляпой. Суровое лицо Гранта, однако, не изменилось от аплодисментов друзей. Ему только что жестко продемонстрировали, что он потерял поддержку народа, который некогда его боготворил, и всякую надежду, если таковая еще оставалась, задержаться в Белом доме еще на один срок. Его время явно истекло.

Загремел салют из тысячи орудий, и громадный американский флаг взмыл на шесте, установленном в центре площади. Оркестр и хор оглушительно громко исполнили «Аллилуйю». На этом все кончилось.

Вслед за президентской группой мы направились в зал машиностроения, который, как выяснилось, не уступал размерами главному зданию. В центре его — нечто громадное, именуемое двигателем Корлисса. Я пока еще не выяснил назначения этой машины (распорядители выставки предусмотрительно снабдили журналистов подробными описаниями экспонатов), но размеры этого спаренного двигателя производят внушительное впечатление: он в шесть раз выше человеческого роста и сделан из какого-то темного, тускло поблескивающего металла.

Генерал Грант занял почетное место на платформе у основания машины, бразильская императрица опиралась на его руку. Госпожа Грант стояла под руку с императором. Лицо ее было очень мрачно. На лице генерала Гранта, как всегда, было изумление и равнодушие.

Бразильский император довольно глупо и, уж во всяком случае, бестактно махал в воздухе своей шляпой. Делал он это чаще, чем было необходимо, подчеркивая тем самым неловкость ситуации: публика приветствовала его, а не президента.

По сигналу служащего выставки президент и императрица направились к… Как это описать? То было нечто механическое и миниатюрное. Президент вежливо повернулся к императрице^ что-то сказал ей, и она весьма решительно нажала кнопку. Громадный двигатель заработал, правда без видимой практической цели. Это послужило поводом для новых приветственных возгласов, новых взмахов императорской шляпы, новых гримас госпожи Грант.

Затем, подобно морю, отхлынувшему от некоего механического или «автоматического» (неологизм!) берега, мы, почетные гости, вышли из павильона, оставив в его стенах всю свою исключительность, и присоединились к простому народу; среди этого последнего неожиданно оказались супруги Сэнфорд, которые со скучающим видом осматривали павильон штата Пенсильвания.

Дениз и Эмма обнялись как сестры после многолетней разлуки. Мы с Сэнфордом пожали друг другу руки, наша взаимная неприязнь временно забыта — ради дам. Видимо, Сэнфорды тоже были на нашей трибуне.

— Мы видели вас и махали вам, но вы ни разу даже не посмотрели в нашу сторону! — Дениз взяла меня и Эмму за руки. Сэнфорд повел нас в заведение «Les Trois Fr`eres» — парижский ресторан, сооруженный на выставке.

— Мне говорили, что здесь первоклассная провансальская кухня. — Сэнфорду известно все лучшее, где бы он ни находился.

— Значит, с чесноком, а я это обожаю, — сказала Дениз без всяких светских условностей.

— И трюфеля, которые обожаю я, — сказал я весьма алчно, но ведь мы сегодня не завтракали.

— А трюфеля-то из Дордони, — сказал Сэнфорд, чтобы позлить меня, в чем преуспел.