1812. Все было не так!

Император закричал:

– Еще кровь не пролита! Россия же слишком велика, чтобы уступить без боя! Александр может начать переговоры только после большого сражения! Если понадобится, я пойду до самого святого города, чтобы добиться этого сражения! Мир ждет меня у ворот Москвы!

В заключение он прибавил, что Москва ненавидит Петербург и он воспользуется их соперничеством.

Дарю спокойно возразил ему, что дезертирство, голод и болезни привели к тому, что Великая армия уменьшилась на одну треть. А что будет дальше? Война стала принимать затяжной характер, а это значило, что растягиваются коммуникации, растут потери в боях, от дезертирства, болезней и мародерства, не хватает лошадей, отстают обозы…

Это была чистая правда. В отличие от походов 1805–1807 гг. в Австрию и Пруссию, охрана тыла армии вовсе не была организована. При таких условиях подвоз провианта и подход отставших к их частям были лишены безопасности, а эвакуация раненых и отправка пленных на запад стали просто невозможны. Еще до Смоленска случалось, что солдаты по пять-шесть дней не видели печеного хлеба и питались мукой, разведенной в кипятке. Между Вильно и Смоленском каждый корпус, каждый полк, каждый батальон сами должны были заботиться о своем пропитании. Из-за форсированных переходов падали лошади, умирали уставшие солдаты. В таких условиях Наполеон окончательно лишился права на ошибку.

А может быть, действительно стоило приостановить это безумное движение вперед? Может быть, действительно стоило заняться закреплением за собой тех областей, которые уже были завоеваны?

И Наполеона вновь охватили сомнения.

Генерал Арман де Коленкур пишет:

«Проект похода на Москву, каков бы ни был его результат, обещаемый императором с такой уверенностью, не улыбался никому. Наше отдаление от Франции и в особенности невзгоды всякого рода, которые являлись результатом новой русской тактики, сводившейся к разрушению всего, что приходилось оставлять нам, вплоть до жилищ, лишали славу всякого обаяния».

Начальник главного штаба маршал Бертье постоянно твердил, что фланги слишком растянуты и это выгодно русским. Он предупреждал, что русская зима также будет их союзником, между тем как, остановившись в Смоленске, император сам будет иметь зиму союзницей и сделается господином войны. Он будет держать ее в своей власти, вместо того чтобы идти за ней следом.

Наполеон спросил других генералов и маршалов. Но его вопросы заранее указывали им, что они должны были отвечать. Эти люди просто настолько привыкли повиноваться звуку его голоса, что забыли о собственном мнении. Но, как уверяет генерал де Сегюр, «все чувствовали, что зашли слишком далеко».

– Не пройдет и месяца, – говорил Наполеон, – как мы будем в Москве. Через шесть недель мы будем иметь мир.

Император Александр тем временем приводил в порядок свои войска, снова напоминая Наполеону о том, что его ожидает. В своем воззвании к народу он написал:

«Неприятель вошел с превеликими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше Отечество. Хотя и пылающее мужеством ополченное российское воинство готово встретить и низложить дерзость его и зломыслие, однако ж по отеческому сердолюбию и попечению нашему о всех верных наших подданных не можем мы оставить без предварения их о сей угрожающей им опасности: да не возникнет из неосторожности нашей преимущество врагу. Того ради имея в намерении для надежнейшей обороны собрать новые внутренние силы, наипервее обращаемся мы к древней столице предков наших, Москве. Она всегда была главою прочих городов российских; она изливала всегда из недр своих смертоносную на врагов силу; по примеру ее из всех прочих окрестностей текли к ней, наподобие крови к сердцу, сыны Отечества для защиты оного.