1812. Фатальный марш на Москву

Принимая во внимание данные обстоятельства, поведение Наполеона не может не озадачивать. 27 января 1812 г., под предлогом проявления несообразной энергии в деле поддержания Континентальной блокады в Шведской Померании, он отправил туда войска и овладел территорией. Затем потребовал от Швеции вступить с ним в альянс против России и прислать воинский контингент. Когда Бернадотт отказался, император пообещал позволить шведам отбить Финляндию, а также предложил ряд торговых льгот. Когда и эти уступки не встретили положительного отклика, Наполеон изъявил готовность вернуть Померанию и добавить к ней Мекленбург, а также посулил щедрые субсидии. Однако он опоздал. Бесцеремонный захват Померании в Швеции восприняли как оскорбление, и не прошло и двух недель после достижения известия о том Стокгольма, как черезвычайный посол Бернадотта уже просил в Санкт-Петербурге о заключении договора с Россией, который стороны и подписали 5 апреля.

Касательно же другого традиционного союзника Франции, Турции, Наполеон вообще пальцем не пошевелил, полагая, что та и так будет продолжать воевать с Россией. Все правильно, отношения между Францией и Турцией натянулись после Тильзита, поскольку мирное соглашение и союз Франции с противником османов последние просто не могли воспринять доброжелательно. Верно также и то, что Наполеон держался невысокого мнения о трех султанах, сменявших один другого после очередной дворцовой резни. Однако в сложившейся ситуации хотя бы жест поддержки в адрес Турции сулил ощутимые преимущества: Александр уже приказал своему командующему на турецком фронте, генералу Кутузову, начать переговоры и заключить мир едва ли не любой ценой, поскольку стремился собрать все возможные войска для противодействия французам.

С Австрией Наполеон обошелся не намного лучше. По договору, подписанному 14 марта, после победы французов Молдавию и Валахию предполагалось вернуть Турции, в случае же восстановления Польши, Австрии позволялось сохранить за собой Галицию или, если бы она предпочла, получить компенсацию в Иллирии. И в то время как соглашение подразумевало проведение совместной политики в Центральной Европе и на Балканах, все в нем выглядело довольно туманным, поскольку Наполеону не хотелось связывать себе руки. По этой причине он попросил у тестя лишь небольшой австрийский вспомогательный контингент под началом князя Шварценберга, предназначенный для прикрытия правого фланга.

Фридрих-Вильгельм Прусский умолял Наполеона об альянсе, который бы позволил его покоренной стране вернуть себе хоть часть достоинства. Но Наполеон отозвался на это договором, подписанным 4 марта, по условиям его император французов милостиво дозволял Пруссии предоставить небольшое формирование для грядущего похода на самых унизительных условиях. Такой шаг не только лишь больше раззадорил прусских националистов, но также подорвал позиции партии сторонников Франции в Берлине, вымостив путь для вспышки сильных антифранцузских настроений. Кроме того подобная обстановка влекла за собой вынужденное отвлечение части сил империи для пристального приглядывания за страной – Наполеон настаивал на ежедневных маршах войск через Берлин и поддерживал сильные гарнизоны в крепостях вроде Шпандау и Данцига{134}.

И, наконец, он не пожелал послать полякам недвусмысленный сигнал, чем способствовал усилению в стране позиции тех польских кругов, которые не доверяли ему и связывали шансы Польши с Александром. Сам факт отказа Наполеона от такого шага красноречивым образом говорит как о его самоуверенности, так и об упорном нежелании вредить России более чем обоснованно необходимостью. Император французов хотел запугать ее, но не уничтожать как державу. Он по-прежнему видел в ней союзника против Британии. Других поводов воевать с Россией у Франции не имелось: у России не было ничего нужного Франции. Единственный мыслимый мотив для конфронтации с Россией состоял в стремлении спихнуть ее с недавно обретенной господствующей позиции в европейских делах и нейтрализовать шансы повредить Франции.

В начале марта в длинной беседе с одним из помощников Наполеон заявлял, что решительно настроен «отбросить на две сотни лет неумолимую угрозу вторжения с севера». Император французов высказал историческое видение, в соответствии с которым плодородные и цивилизованные области на юге Европы всегда будет подвергаться опасности опустошения варварскими ордами с севера. «Вот посему я и вовлекаюсь в сию рискованную войну из-за политических реалий, – проговорил он утвердительно. – Только учтивость Александра, его преклонение передо мной, каковое я считал подлинным, и его готовность принять все мои замыслы заставляли меня пренебрегать сим непреложным фактом… Вспомните Суворова с его татарами в Италии: единственный ответ – отбросить их за черту Москвы, а когда еще Европа будет в состоянии совершить подобное, если не сейчас, если не моими усилиями?»{135}