1812. Фатальный марш на Москву

Когда остатки Grande Arm'ee вползали в Вильну во второй половине предыдущего дня, отступавшая баварская дивизия под командованием генерала Вреде, сохранившаяся как боевое соединение численностью около 10 000 чел., получила приказ занять оборонительные позиции, прикрывавшие подходы к городу. Многие баварцы не смогли побороть искушения посетить Вильну в поисках провизии и воспользоваться шансом переночевать в тепле, что, естественно, привело к дезорганизации частей. Когда же в ранние часы появились несколько отрядов казаков, создававших угрозу выставленным пикетам, последние побежали, сея панику среди своих товарищей. Похоже, Вреде и сам потерял голову, ибо его видели мчащимся в город с криками о прорыве казаков.

Ней приказал барабанщикам бить «в ружье!» и во главе отряда Старой гвардии отправился собирать бегущих баварцев. Он сумел стабилизировать положение и восстановить порядок, но возвратился в ставку в поникшем настроении. «Я приказал дать сигнал тревоги и едва смог набрать пять сотен человек, – поведал маршал генералу Раппу. – Все замерзли, устали, утратили боевой дух, ни к кому ни с чем не подойдешь»{932}.

Мюрат решил, что Вильны не удержать и надо отступить к Ковно. Однако он не озадачил Бертье подготовкой официальных приказов, где бы значилось, когда и в какой последовательности должны отходить разные корпуса, а просто-напросто распорядился о продолжении отступления, после чего без проволочек отправился в путь сам. Приказ об эвакуации Вильны облетел город весьма хаотичным образом, посему некоторые не поверили, а другие так и не услышали его. Многие из получивших указания выступать оказались на деле неготовыми их выполнять.

Сержант Бертран из 7-го легкого пехотного полка корпуса Даву послушно отправился в указанный монастырь, где нашел еду и кров. Услышав рано утром тревожный звук рожка, сержант принялся будить солдат, но многие, включая ветеранов Египетской и Итальянской кампаний, не пожелали даже пошевелиться. «Той ночи полного отдыха и тепла хватило, чтобы погасить все их мужество и энергию, – вспоминал он. – Их охватила всеобщая дрема, тяжесть в голове, каковая, как видно, затмевала способность мыслить. Ошеломленные, словно бы пьяные, они пытались вставать на ноги, но тут же падали обратно»{933}. Такая же история повторялась и в других частях и подразделениях.

«Вместо задержки на целые сутки в Вильне, было бы куда полезнее продолжить отступление без остановок, – писал принц Вильгельм Баденский. – Многие офицеры, собрав последние резервы сил, добрались бы до немецкой границы и оказались бы спасены». Когда настал момент уходить, принц попытался уговорить своих людей последовать за ним, но после одной ночи расслабления солдаты, сумевшие пройти такой далекий путь, не находили в себе сил идти дальше. «Мы в течение долгого периода времени расходовали наши последние силы, стремясь достигнуть города, где, как мы верили, нас ждет все нужное для удовлетворения самых острых потребностей. Отдых, хлеб и Вильна образовывали некую триаду, сложившуюся в наших умах в единую надежду, и, в итоге, мы вбили себе в голову, что никуда оттуда не пойдем», – делился впечатлениями Адриен де Майи{934}.

Во многих случаях психологическое, а равно и физическое напряжение последних недель производило какой-то глубокий внутренний надлом. Плана де ла Фай рассказывал об итальянском офицере, вдохновлявшем всех своих товарищей невиданным мужеством. «Никогда прежде не встречал я более отважного и веселого человека, чем этот пьемонтец, – писал он. – Он потерял пальцы на обеих ногах из-за обморожения незадолго до Березины. В Сморгони у него началась гангрена, и он более не мог надеть башмаки. Каждую ночь, когда мы устраивались на отдых, он ножом отрезал пораженные гниением части, а остальное тщательно бинтовал. На следующий день он вновь продолжал путь, опираясь на палку, а потом повторял всю операцию вечером, так что к моменту прихода в Вильну у него остались фактически только пятки». Однако после доброго обеда и спокойного сна в тепле человек этот сошел с ума. Данный случай не единственный, и, как отмечал один житель Вильны, находилось немало тех, кто «впал в полнейший идиотизм»{935}.

С началом эвакуации в городе воцарился хаос. Вильна стоит на склоне, а старый город представляет собой множество извилистых улочек. «Естественно, на узких улицах, покрытых льдом, повозки, сани, телеги и кареты наталкивались друг на друга, сцеплялись и опрокидывались, – писал Адриен де Майи. – И опять-таки естественно, лошади дергались и лягались, люди падали, и их затаптывали. Возницы и раздавленные вопили громко, как только могли, одни на лошадей, а другие на тех, кто ломал им конечности»{936}. Они бы, наверное, не стали идти на такие крайности, знай о том, какая судьба подстерегает их в паре километров от Вильны.