1812. Фатальный марш на Москву

Такое вот чувство определяющей судьбы то и дело заставляло Наполеона поступать вразрез с разумом в погоне за туманными мечтаниями. Его триумфы в Италии, за которыми последовали поразительные победы при Аустерлице и Йене, только усилили тягу к фантазиям, передавшимся и его солдатам. «Опьянение радостным и горделивым восторгом безоглядно кружило нам головы, – писал молодой офицер после блистательной победы Наполеона над Пруссией. – Один из наших армейских корпусов провозгласил себя “10-м легионом Нового Цезаря”![2]. Другие требовали отныне и впредь именовать Наполеона “Императором Запада!”»{11}

Однако Наполеон кроме всего прочего являлся правителем Франции. А как таковой он неизбежно действовал под влиянием политических, культурных и психологических движущих процессов, каковые диктовали необходимость придерживаться шаблонов поведения французских государей прошлого – таких, например, как Франциск I и Людовик XIV, – стремившихся к французскому господству над Европой ради достижения продолжительной безопасности.

Франция всегда искала способов добиться равновесия в Центральной Европе с целью предотвратить крупную мобилизацию против нее сил германцев, каковую задачу удалось реализовать в 1648 г. путем заключения Вестфальского мирного договора, позволившего Франции и Австрии, совместно с рядом других стран, создать этакую систему сдержек и противовесов. Баланс нарушился в восемнадцатом столетии из-за становления прусской державы и восхождения России как игрока в европейских делах. Данные процессы отозвались крупными подвижками в Германии, выразились в разделе и исчезновении Польши, а также повлекли за собой гонку за влияние на Балканах. Принимая во внимание все вышесказанное, вполне естественным выглядит поиск Наполеоном способа поддержать и защитить интересы Франции, в процессе чего он стремился к «французской» Европе в той же степени, в какой и к удовлетворению собственных притязаний. И, похоже, тут на стороне его была история.

В восемнадцатом столетии Франция, если оперировать культурными и политическими категориями, сделалась путеводной звездой Европы. Передовые позиции страны в данном разрезе только усилились за счет революции, базовые идеи и посыл которой встречали не только приятие, но и восхищение среди мыслящей элиты всюду на континенте. Французские политический и военный классы являли собой «la Grande Nation» – первую нацию в Европе, сумевшую эмансипироваться, и считавшую себя наделенной великой миссией нести свои достижения прочим народам. Наступила эра Неоклассицизма, и в ней Франция стала рассматриваться как некий новый Рим – светоч, от которого во все стороны лучами распространялась новая идеологическая цивилизация, столица современного мира.

Наполеон вовсе не был закрыт перед энтузиазмом своей эпохи, ибо он жил в ней. Как и положено самому могущественному правителю со времен цезарей, император распорядился очистить Тибр и Forum Romanum, а также велел позаботиться о сохранении оставшихся в Риме памятников. Вскоре после рождения короля Рима, его отец дал старт реализации планов сооружения гигантского императорского дворца на Капитолийском холме. А кроме того намеревался построить еще один для римского папы в Париже, в который тому предстояло переехать, как бы символически повторяя переезд св. Петра в Рим из Святой земли{12}.

Уже в середине 1790-х годов французские революционные армии начали привозить в Париж не только ценные шедевры искусства, но и библиотеки, научные инструменты и целые архивы. Эпические раунды грабежей не являлись исключительно следствием алчности. Замысел состоял в сосредоточении всего самого нужного и полезного для развития цивилизации в сердце империи, а раз так – не оставлять же все это одним лишь живущим в уделенных провинциях. «Французской империи предстоит стать метрополией высшей суверенной власти, – заявил Наполеон как-то одному из друзей. – Я хочу заставить всех королей Европы построить по большому дворцу для себя в Париже. Когда будут короновать императора французов, сии короли съедутся в Париж и украсят церемонию своим присутствием, приветствиями и изъявлениями покорности». И дело тут не в некоем лозунге Франция «"uber alles»[3]. «Европейскому обществу необходимо возрождение, – утверждал Наполеон в одном разговоре в 1805 г. – Нужна сверхмощная держава, которая господствовала бы над прочими странами, имела достаточно авторитета для того, чтобы заставить их жить в гармонии друг с другом, и наилучшим образом для этого подходит Франция». Он, как многие тираны, был утопистом в своих честолюбивых замыслах. «Нам нужны европейская судебная система, европейский апелляционный суд, единая валюта, общие для всех системы мер и весов, одинаковые законы, – как-то сказал Наполеон Жозефу Фуше. – Я должен превратить народы Европы в один народ и сделать Париж столицей мира»{13}.