1661

Габриель поднялся один. На площадке второго этажа он остановился и прислушался, опасаясь, как бы не вышло очередного подвоха. Когда он подошел к приоткрытой двери в одну из комнат, оттуда послышался голос:

— Входи!

Окончательно сбитый с толку, юный комедиант что-то пробубнил в ответ и вошел в рабочий кабинет, где увидел стоявшего к нему спиной седого мужчину с неподвижными, будто привязанными к туловищу руками. Медленно, почти как в театре, мужчина повернулся и посмотрел гостю в лицо. Габриеля поразил блеск бледно-голубых глаз этого человека, юноша смутился и счел необходимым сказать хоть что-нибудь.

— Сударь…

— Рад тебя видеть. Не думал, что когда-нибудь настанет эта минута, — прервал его старик, медленно приближаясь к Габриелю, как обычно подкрадываются к птице, чтобы ненароком ее не спугнуть.

Габриель ощутил все возраставшее волнение. «Этот голос, — подумал он, приглядываясь к старику, — и глаза, и лицо…»

— Вы кто? — пролепетал юноша.

Старик подошел ближе, неловко вскинул руку и хотел взять Габриеля за плечо. Юноша обратил внимание, что у старика дрожат пальцы.

— Как же ты вырос, — мягко проговорил тот.

Габриель заметил, как увлажнились его глаза.

— Вы… — пробормотал юноша, вдруг все поняв, когда человек, называвший себя Чарлзом Сент-Джоном, заключил его в объятия.

— Мальчик мой, дорогой мой мальчик! — радостно воскликнул Андре де Понбриан, прижимая сына к груди.

Целый сонм образов и мыслей нахлынул на Габриеля — поначалу он даже не нашелся что ответить отцу, настолько велики были его волнение и смущение. Отец, о котором у него остались лишь смутные детские воспоминания, отец, о котором он ничего не знал, будучи лишен его крепкой поддержки и добрых советов, родной его отец стоял теперь перед ним в обличье старика. Человек, которого он признал, хотя по-настоящему никогда не знал, казался ему сейчас самым дорогим и вместе с тем чужим.

Молчание продолжалось несколько мгновений. Андре де Понбриан стоял, обняв сына, словно стремился наверстать упущенные годы разлуки. Наконец он опустил руки и попятился, чтобы опять взглянуть на молодого человека, своего сына — юношу с мужественным лицом и со слезами на щеках.

* * *

— Но что вы здесь делаете, и почему у вас другое имя? Зачем бросили нас и заставили думать, будто вас нет в живых? Мне очень хотелось бы услышать от вас объяснения, прежде чем снова принять ваши объятия!

Андре де Понбриан горько усмехнулся, посмотрел на стиснутые кулаки сына и перехватил пламенный взгляд его глаз, все еще красных от слез. Волнение, охватившее юношу вначале, переросло в гнев.

«Вылитый я», — подумал старик.

— Ты прав, малыш, — печально ответил он. — Я пожертвовал вами ради дела, которое превыше всех нас. В сердце я ношу тяжесть ответственности за мое добровольное изгнание, и рана эта не заживет никогда. Теперь ты мужчина и вправе знать правду. Не осуждай меня, пока не узнаешь всего! Я готов ответить на все твои вопросы. Только, может, сначала присядем? — продолжал он, показывая на часть кабинета, отведенную под гостиную. — Сейчас поставлю чай. Как видишь, за эти годы я свыкся с английскими обычаями! — добавил он с напускной непринужденностью.

Андре де Понбриан пригубил напиток и начал рассказ обо всем, что с ним приключилось за последние пятнадцать лет.

— Прежде всего знай: я имею честь вот уже два десятка лет служить одному благородному обществу — в нем состоял еще твой дед, а также его отец и отец его отца. Нас всего четырнадцать человек, мы разбросаны по всему свету, и цель наша — сохранить одну бесценную тайну. Наше святое дело и привело меня сюда, в Лондон, из-за него я так и не смог воссоединиться с вами. Весть о моей смерти должна была оградить вас от опасности, потому что любое предательство могло погубить всю нашу семью. И чтобы удовлетворить твое любопытство, скажу сразу: того, кто предал наше дело, звали Наум. Пятнадцать лет назад он за крупную сумму продал кардиналу Мазарини один документ, где значилось мое имя. Он выкрал у меня эту бумагу — она-то и является ключом к Тайне. К счастью, твой дед обучил меня искусству криптографии, и я успел зашифровать документ. Однако вскоре дело приняло довольно скверный оборот: меня разоблачили, по моему следу пустились ищейки кардинала, и мне ничего не оставалось, как бежать, порвав все связи с прошлым. Понимаешь, дорогой Габриель, чтобы спасти честь Понбрианов и защитить вашу жизнь, я решил никогда больше с вами не видеться и принять обличье Чарлза Сент-Джона.

Габриеля, для которого приоткрылась лишь часть покрова, окутывавшего его детство, била дрожь. У него закружилась голова.

— Но почему? — в изумлении спросил он. — Зачем?

— Сейчас объясню, только дай время, — остановил его отец, — мы так долго этого ждали, мы оба…

Старик подробно рассказал о том, как ему жилось все эти годы в Лондоне, чем он занимался, в каких краях побывал по торговым делам, а потом стал расспрашивать сына о делах семейных.