1661

Анна Австрийская вновь задумалась над глубоким смыслом чарующего слова «тайна», которому подчинила многие годы жизни, отягощенной бременем долга и обязанностей королевы. Медленно, точно волны, накатывали на нее воспоминания… Нелегко было ей учиться скрытности по мере того, как ее влечение к молодому Мазарини становилось все более неодолимым. С тех пор минуло больше тридцати лет, и честолюбивый юноша, круглощекий, со сверкающим взором, превратился в безучастного ко всему, умирающего сфинкса со впалыми щеками и потухшим взглядом. И все же в нем пока теплилась искра — нечто, соединявшее королеву Франции с министром тайной и неразрывной связью. Анна Австрийская вновь переживала нередкие минуты отчаяния, когда французы сначала не принимали ее как иноземку, а потом — когда ее муж, король Людовик XIII, вместе с кардиналом Ришелье, своим первым министром, начали подозревать ее чуть ли не во всех смертных грехах. Когда они обвинили ее в заговоре против своей второй родины в угоду родине настоящей, кто поддержал ее, кроме советника, такого же иноземца, над чьим итальянским акцентом потешались все кому не лень? Он-то понимал ее, защищал и помогал. Понимал и любил… Он никогда не показывал слабости, никогда не ошибался. И молчание, им навязанное, не только не развело их судьбы, но, напротив, соединило в небывалый союз, который, невзирая на пересуды, крепчал день ото дня, из месяца в месяц, год от года… и в конце концов явил свету мальчика, которому было предначертано стать королем Франции…

Взяв королеву за руки, кардинал приблизил губы к ее уху.

— Эта тайна, государыня, превыше нас, и мы владеем ею лишь для того, чтобы удостовериться, что она умрет вместе с нами. Я оказался слишком самонадеян, упустив из виду, когда был еще полон сил, что надо уничтожить все улики, способные вывести кого бы то ни было на этот след. Я сохранил все письма, что вы писали мне после родов, государыня, и договор, составленный между нами, чтобы засвидетельствовать перед Богом: мы не совершали такого греха, какой он не смог бы простить нам милостью своей.

Голос Мазарини осекся, кардинал помолчал минуту, потом продолжил:

— Я велел секретарю достать эти бумаги из тайника в моем кабинете…

Королева, догадавшись, в страхе вздрогнула:

— Их украли!

Кардинал кивнул.

— Да, государыня. Бумаги, должно быть, оказались среди тех, что украли, — не думаю, чтобы их сожгли. Поэтому их надо срочно вернуть. Я надеялся сам довести это дело до конца, но приходится смириться с очевидным. Теперь это надо будет сделать вам одной, государыня, от нашего общего имени. Слава Богу, бумаги зашифрованы, и расшифровать их, думаю, вряд ли кому под силу.

С невероятным усилием кардинал приподнялся на локте и прикоснулся губами к уху королевы.

— Никто не должен об этом узнать, государыня. Тут вам будет весьма полезен Кольбер, но и ему нельзя знать их истинное содержание. Вам одной придется нести эту тайну, владеть ею не вправе даже король, вернее, особенно король. Найдите эти бумаги и уничтожьте.

— Какая опрометчивость, Джулио, — прошептала королева подавленным голосом, но без тени упрека. — Я сумею защитить королевство, не бойтесь. Можете сбросить это бремя, я приму его на себя за нас обоих, — сказала она, нежно проведя рукой по влажному лбу умирающего.

Кардинал с трудом, едва заметно улыбнулся. И открыл было рот, но теперь уже королева приложила палец к его губам.

— Тише! Ни слова больше, вы теряете силы. Нам уже не нужны слова, правда? Впрочем, мы никогда не нуждались в словах, друг мой.

— Увы, государыня, это еще не все, что мне хотелось бы вам сказать. У нас очень мало времени, поэтому прислушайтесь внимательно к тому, что я собираюсь вам сообщить. Эти бумаги, государыня, лежали в кожаной папке гранатового цвета вместе со связкой других листков, тоже зашифрованных, но зашифровал их не я, и шифр этот мне неизвестен. В них скрыта тайна, за которую уже не раз убивали, поскольку она, вероятно, куда страшнее нашей и может в корне изменить судьбу Франции. Эти бумаги, государыня, попали ко мне много лет назад, когда пламя Фронды охватило всю страну, и заговорщикам казалось, что они достигли намеченной цели — сокрушить государство. Мне известно, сколь ценными считал их кое-кто из мятежников. Человека, их хранившего, арестовали мои агенты, но ему удалось бежать, правда, без бумаг, и тайну их пока не сумел разгадать никто. Со временем я их тоже собирался уничтожить, потому что понимал: если тайну невозможно постичь, значит, ее нужно выжечь каленым железом. Нельзя любоваться красотой дьявола. Передайте это Кольберу слово в слово, пусть и он поймет: эти бумаги угрожают не только нашему положению, но и самой монархии. И пусть ничто его не остановит. Всякого, кто попытается помешать поискам, необходимо устранить. Нельзя допустить, чтобы тайна эта послужила злу. Проследите, государыня, чтобы Кольбер достал бумаги хоть из-под земли и тотчас же уничтожил. Вместе с ними канет в небытие и наша с вами тайна. Идите, государыня, уже пора, — сказал Мазарини, дергая за шнур звонка, чтобы вызвать камердинера.