1661

— Но что за нужда так орать? Разве нельзя подождать, покуда люди не посторонятся? — посетовал Фуке, задергивая шторку. — Или мы так торопимся, что без отвратительной грубости никак не обойтись? Вот уж действительно они делают все, чтобы народ меня невзлюбил.

Карета медленно разделила надвое кучку мастеровых, и они принялись ворчать себе под нос. Вскоре небольшой кортеж выехал на аллею, обсаженную молодыми каштанами, и копыта лошадей звонко зацокали по свежевыложенной брусчатке.

— А деревья подросли, — довольно заметил Фуке, — им никакие холода нипочем.

Секретарь, сидевший напротив министра, собрался что-то сказать, воспользовавшись вновь установившейся тишиной, но Лафонтен сочувственно положил ладонь ему на руку в тот миг, когда он уже раскрыл рот. Секретарь с недоумением воззрился на поэта, подававшего ему сжатыми губами, в полуулыбке, знак не совершать подобной оплошности. За годы общения с суперинтендантом Лафонтен научился угадывать по определенным приметам, когда лучше почтительно промолчать, дабы никоим образом не нарушать редкие мгновения покоя, которые позволял себе Фуке. К числу таких примет в первую голову относилось состояние суперинтенданта, которое Лафонтен называл про себя «думы о Во». Ему не раз случалось наблюдать, как тот, кто был ему другом больше, чем покровителем, вдруг погружался в раздумья по дороге из своей резиденции в Сен-Манде, откуда он время от времени наезжал посмотреть, как продвигается строительство замка. Подобное полузабытье наступало у Фуке почти всякий раз, когда карста замедляла ход, прежде чем повернуть направо, к огромным решетчатым воротам из кованого железа, украшенным гербом суперинтенданта.

Поток света хлынул в дверцу кареты, едва форейтор распахнул ее и принялся торопливо раскладывать подножку. Ослепленные пассажиры еще мгновение сидели неподвижно, потом Фуке привстал, собираясь выйти из кареты. Один за другим все четверо пассажиров ступили на землю. Лафонтен, спустившийся последним, почувствовал, как холодом ему обожгло лицо. Видя, что Фуке замер на месте, он тоже обратил свой взгляд на величественный силуэт замка. Изящество сооружения подчеркивалось толщиной прутьев решетки, сквозь которую гости любовались открывшимся видом. В ярком свете сияла резная отделка фасада, а чуть ниже солнечные лучи сливались в золотистый ореол, озарявший отдаленные сады, которые просматривались словно через громадные прозрачные окна. Поначалу Лафонтен ничуть не удивился, отметив про себя, что окружающий вид, возрождаясь, с каждым разом становится все краше, точно по мановению чудесного жезла. А потом у поэта вдруг резко сдавило грудь, когда он заметил, сколько всего нового возникло вокруг с тех пор, как ему случилось быть здесь последний раз. Но отчего это теснение в груди — от холода или от волнения? По телу его внезапно пробежала дрожь. Нынешний вид замка в ореоле холодного света казался ему еще прекраснее, чем тот, о котором у него остались одни воспоминания.

Суета слуг, обгонявших друг друга и чуть ли не с боем рвавшихся открыть решетку, так не походила на медленную поступь Фуке. Привыкший жить в вечных хлопотах, на бегу, изнуряя подчиненных новыми вопросами да идеями, суперинтендант, казалось, вдруг окунулся в атмосферу радости, покоя и умиротворения. Пять лет минуло с тех пор, как, вопреки всем ожиданиям, министр решил построить здесь замок. Пять лет ушло на то, чтобы нанять лучших мастеров своего дела — самых искусных садовников, самых талантливых архитекторов, включая д'Орбэ, такого молодого и блистательного. Верный своей привычке, Фуке лично следил, как его мечта становилась явью; осуществляя общий надзор, он, однако, не связывал людей по рукам и ногам и предоставлял им возможность творить по их почину и усмотрению. Так возникло решение отказаться от классической формы главного корпуса здания с двумя прилегающими крыльями и классической планировки садов в пользу нынешней странной куполообразной конструкции, выросшей посреди всего сооружения несколько дней назад; и на каждом этапе строительства явный восторг Фуке, как замечал Лафонтен, возрастал пропорционально тому удовлетворению, с каким он наблюдал, насколько точно осуществляемый проект соответствует его задумке.

Голос д'Орбэ, к сожалению суперинтенданта, вернул Фуке к действительности.

— Сейчас мы пройдем к парадному подъезду. Видите, колоннады уже можно устанавливать, а там… о!., смотрите, не наткнитесь на штырь… впрочем, этих плит на земле скоро не будет — как только привезут зеленый и белый мрамор, тот, что я заказывал в Италии.

— А эти лачуги, раньше их здесь не было? — заметил суперинтендант, указывая налево, где вдоль стены служебной пристройки стояли две хибарки.

— Это временные оранжереи, — пояснил д'Орбэ. — Саженцы доставили совсем недавно, а оранжерею построить не успели, да и холода они переносят хуже нас с вами. Там же им тепло, и свет поступает через оконца.

— Ловко придумано, — проговорил Фуке. — Остальные растения содержатся там же? — тихо спросил он, беря д'Орбэ под руку.

Архитектор в подтверждение кивнул.