1661

Франсуа д'Орбэ оглядел потолок в большой передней и перевел взгляд на карниз, где под барельефом с изображением Близнецов помещалась потайная панель. Архитектор размышлял о долгих месяцах, в течение которых он тайно и упорно искал знаки, в конце концов убедившие его, что благой и неповторимый случай действительно представился: смерть Мазарини, молодость Людовика XIV, талант Фуке. Где же он просчитался? Что упустил из виду или недооценил, если такой случай обернулся сокрушительным провалом? Архитектор терзался от глухого гнева, на глазах у него даже навернулись слезы, и вдруг ему представилось, что башни Во, великолепные виды замка, искусно отделанные решетчатые ограды, белокаменная облицовка, сад, парк и купол — все это чудовищных размеров памятник над могилой, где упокоилась надежда, которой если и суждено возродиться, то, вероятно, не раньше, чем через сотни и сотни лет. Долгие месяцы ломал он голову, трудясь над этим дивным проектом — лучезарной ратушей, вокруг которой должен был вырасти город, новая столица королевства, где все будут равны и каждый станет жить сообразно с божественным учением… Долгие месяцы он наблюдал, как в душе суперинтенданта зрела и крепла страсть к Во. Д'Орбэ управлял этой страстью, украшал замок в угоду Фуке. Не мог же этот жалкий интриган Кольбер все в одночасье разрушить! Конечно, не мог, — пытался он утешить себя.

«Впрочем, какая теперь разница».

На мгновение на его лице мелькнула горькая, болезненная усмешка.

«Какая разница? Кольбер верно все рассчитал. Ударил в самое больное место…»

* * *

Д'Орбэ вышел на погруженную в ночную мглу террасу. Стояла духота будто летом, ни малейшее дуновение ветерка не рябило казавшуюся зеркалом гладь водоемов, в черную бездну которых канула его мечта.

«Может, просто еще не пришло время», — подумал он, и гнев в его душе снова сменился отчаянием.

Вскинув голову, он спросил себя: где сейчас может быть кодекс?

— Габриель, — прошептал он.

Вспомнив это имя, он почувствовал некоторое облегчение.

Он стоял с закрытыми глазами на главной террасе замка и старался унять дрожь.

— В добрый путь, мальчик мой! Удачи тебе!

В доме спали дети… Крепко сжав веки, он прогнал милый, навязчивый образ.

«Так будет лучше, — подумал он. — Да, так лучше… Может, тогда для них все обойдется…»

Он почувствовал на губах холод и привкус металла.

Вспышка на миг озарила тьму, будто крохотное солнце. Тишину ночи разорвал грохот выстрела. Долгое эхо унесло звук за дальние рощи, и на мощенный плиткой пол террасы снова легла тихая ночная мгла. В кромешной темноте под куполом осталось лежать неподвижное тело — безжизненная правая рука крепко сжимала деревянную рукоятку пистолета.

85 Париж, улица Лион-Сен-Поль — среда 7 сентября, полночь

Вернувшись домой, Габриель написал несколько строк Луизе, умоляя ее прийти. Записку он передал вознице, наказав ему «без мадемуазель де Лавальер не возвращаться». Габриелю казалось, что после его отъезда прошла вечность. Он больше не был необученным комедиантом, мечтавшим о длинных тирадах, встречаемых нескончаемыми рукоплесканиями. Не был он и неловким юнцом из Амбуаза, без роду и племени. Он стал зрителем жестокой комедии власти, ломавшей человеческие судьбы во имя государственных интересов. Он познал огромное счастье, а потом жестокую боль, нашел и навсегда потерял отца, чья жизнь была овеяна тайной. Теперь он и сам стал членом загадочного братства — хранителем великой тайны, чей судьбоносный смысл пока не укладывался у него в голове. Габриель уверял себя, что сам преодолел эти испытания. Сейчас он действительно чувствовал себя сильнее и надеялся оправдать свое достойное имя, а также доверие, оказанное ему отцом. Мысль о предстоявшем отъезде в Америку немного пугала его и вместе с тем воодушевляла. Побросав в дорожный сундук нехитрые пожитки — только самое необходимое для путешествия, — Габриель принялся мечтать о невероятных приключениях.

Луиза застала его в ту минуту, когда он заканчивал писать записку своей квартирной хозяйке, которой намеревался оставить круглую сумму в уплату за постой.

— Это ты, Луиза! — воскликнул Габриель, вскочив из-за стола, и обнял девушку.

— Стой, мне же больно! — вскричала, высвобождаясь из его объятий, фрейлина Генриетты Английской. — Надеюсь, ты заставил меня явиться сюда среди ночи и без всяких объяснений не только ради того, чтобы задушить прямо на пороге.

— Нет, конечно! Тут такое дело… не поверишь! Да садись же, — сказал Габриель, — у меня к тебе разговор!

Луиза сняла плащ с широким, отороченным пушистым лисьим мехом капюшоном, позволявшим полностью скрыть лицо.

— Слушаю вас, мой таинственный господин, — ответила девушка, улыбаясь самой обворожительной своей улыбкой.

Габриель рассказал ей о последних событиях и об аресте Фуке. Весть, которую принес Барте, еще не дошла до Парижа.

— Тебе нужно поберечься, — прервала его Луиза. — У тебя больше нет покровителя. Хочешь, я поговорю с королем, как только он вернется в Париж?

Юноша нахмурился. В душе его глухо заклокотал гнев.