1612. Все было не так!

Кроме того, среди некоторых историков бытует мнение, что в мае 1606 г. собирать Земский собор просто не было времени, поскольку после восстания, стоившего жизни многим польским подданным (по разным сведениям, от 400 до 2000), сохранялись, так скажем, напряженные отношения с Варшавой, и хотя бы поэтому требовалось немедленно заиметь хоть какую-то власть; а кроме того, были опасения (оправдавшиеся), что многие области страны нового царя не признают. Впрочем, последнее, как представляется, произошло именно потому, что значительная часть страны не считала Шуйского, не выбранного на царство «всей землей», легитимным монархом.

Как бы то ни было, Василий Шуйский, «сев на царство», объявил себя «главным борцом с «Гришкой», который якобы хотел насадить в России не только католичество, но и лютеранство, и кальвинизм (!), и чуть ли не «жидовскую веру», а также «перебить бояр и думных людей». Всячески очернял новый царь также и Бориса Годунова; в то же время Шуйский официально подтвердил смерть настоящего царевича Дмитрия [270].

Есть мнение, что многие поддержали кандидатуру Шуйского только потому, что считали: царь уже стар (по тем временам 54 года – почтенный возраст, Иван Грозный, напомню, примерно в такие годы и умер) и долго не протянет, тогда, мол, можно будет другого выбрать [271].

Итак, Самозванца сменил Василий Шуйский. В отличие от Бориса Годунова, он не был хотя бы формально избран Земским собором, а «выкрикнут» на царство кучкой бояр; по другой версии, изложенной К. Буссовым, его «электорат» был значительно шире, но все же ограничивался одной Москвой: воцарился он «одною только волей… Москвы… всех этих купцов, пирожников и сапожников и немногих… князей и бояр» [272].

Характерно, что многие иностранцы, например те же поляки, сразу разглядели в начале царствования Шуйского признаки будущей гибели Старомосковского (читай: «опрично-ордынского») царства. Вот свидетельство польских послов от 27 мая (через десять дней после гибели Лжедмитрия; приведено В.Н. Татищевым): «Вместо роскоши и веселия (при Самозванце. – Д.В.) явилась всюду простота, угрюмая важность, безмолвная печаль. Нам казалось, что двор московский готовится к погребению» [273].

Впрочем, при всем консерватизме Шуйского его воцарение было отмечено и «инновацией»: при вступлении на престол новый царь – впервые в русской истории! – дал клятву: «Целую я всей земле крест, что мне ни над кем не делати без Собору никакова дурна; и есть ли отец виноват, то над сыном ничего не делать, а будет сын виноват… и отцу никакова дурна не делать… Мне, Великому Государю, всякого человека, не осудив с бояры своими, смерти не предать и вотчин, и дворов, и животов их у братьи и жен и детей не отымати… Также и у гостей, и у торговых и черных людей… дворов и лавок и животов не отымати… Да и доводов (доносов. – Д.В.) ложных мне, Великому Государю, не слушати, и сыскивать всякими сысками накрепко…» [274]Помимо всего прочего, новый царь обещал также не наказывать всех ложных родственников и просто сторонников Лжедмитрия I [275].

Р.Г. Скрынников отрицает, что эта крестоцеловальная запись Шуйского представляла собой «новую конституцию», а считает, что она знаменовала собой возврат к традициям, нарушенным Опричниной [276]. Однако «традиция-то, нарушенная Опричниной», как мы уже видели, была вполне европейской. А.Л. Янов считает, что при вступлении на престол Шуйского речь может идти о европейском абсолютном монархе с его латентными ограничениями власти [277], однако тут скорее надо говорить о тенденциях доабсолютистской, сословно-представительной монархии (с Земскими соборами). Так или иначе, снова мы видим тенденцию к расширению элементов европеизации и либерализации режима по сравнению с временами Ивана Грозного и Годунова.

С другой стороны, необходимо отметить, что данную им клятву новый царь сразу же начал нарушать. Например, сторонникам Лжедмитрия тут же начали мстить. Можно привести в пример Рубца-Мосальского – его отправили воеводой в Корелу (на Ладожское озеро), или Афанасия Власьева – его услали в Уфу (и тот и другой города были в то время дальними окраинами империи) [278]. А ведь присяга Шуйского была не «выкрикнувшей» его на царство кучке бояр, а всей земле(«целую я всей земле крест»).