13 страшных историй

– Я люблю тебя. – Глаза у Леры голубые. Не яркие. Такие, как линялая ткань. Я обнимаю ее и целую в губы.

– Вымажешься, – она хихикает, – помада же.

– Плевать, – говорю я и зарываюсь лицом в ее волосы. Мы занимаемся любовью, а потом она засыпает. Засыпает так, как привыкла: на мне. А я не сплю, рассматриваю светлые квадраты на потолке. Есть такое чувство, когда вот-вот что-то должно случиться. И ты чувствуешь, что надвигаются неприятности. Тягостно и беспокойно ощущаешь их приближение.

Телефон надрывается минуты две. Но мне неохота тянуться за ним. Я догадываюсь, что сейчас произойдет. Звонить может только Егорычев и только потому, что случилось что-то из ряда вон. Выдерживаю паузу, пока Лера не начинает беспокойно возиться на мне.

– Кто-то звонит? – спросонья голос у нее глубокий и хриплый. Она прижимается ко мне. – Возьмешь?

– Придется, Лерусь. Это Егорычев. – Я тянусь к аппарату, четко представляя, что сейчас надо будет вылезти из постели и ехать. На улице по-прежнему снег. И холодно.

– Паш, на «Славянском» порвало. – Голос в трубке спокоен, и это говорит о том, что Егорычев просто в панике. – Аварийный клапан закипел и не сработал, порвало байпас. Двое обварились. Оба тяжело.

– Кто?

Он называет смутно знакомые фамилии.

– Сейчас приеду.

Лера, приподнявшись на локте, смотрит на меня. Фонари на улице вспыхивают у нее в волосах.

– Уезжаешь?

– Там ЧП. – Я прыгаю на одной ноге, натягивая брюки.

– Когда вернешься? – Она потягивается в кровати. Глаза по-прежнему внимательны. Не упускает меня из виду.

– Не знаю, – отвечаю ей честно. Я действительно не знаю, когда вернусь. Снег бьется в окно, ветер раскачивает фонарь под домом.

Здесь

Где вы живете?
Если в полете,
Раньше поймать вас
Мы не могли.
Ангелы тучи,
Не разгоняйте,

– с поста доносится песенка. Сестры развлекаются. До конца смены им еще далеко.

Где вы живете?
О ком вы поете.
Разве у вас…

– в столовой гремят посудой.

О ком вы поете? Глупая песенка лезет в голову, кто-то фальшиво подпевает. Уже вечер, в коридоре шарканье. Ходячие тянутся на ужин. Мимо матовых окон палаты мелькают тени. Целая вереница. Кто-то заглядывает, а потом исчезает.

– Ольга Васильна! Ольга Васильна! В третьей капельницу посмотрите. – Песенка закончилась, и приемник на посту выключают.

Днем здесь безопасно. Лера никогда не придет днем, я это почему-то знаю и готовлюсь к ночи. К третьей бессонной ночи. Лишь бы опять не дали обезболивающее. От него я в полусне и вряд ли успею что-то предпринять. Ампула в руке теплая. Отдохну немного и, пожалуй, попытаюсь поднести ее к глазам. Прочитать, из-за чего был весь этот шум, когда я ее припрятал.

Обрывки разговоров. На душе беспокойство. Как будто у собаки перед землетрясением. Или у кошки. Кошки чувствуют неприятности. Спасают своих котят.

Ах, да.

Был еще и котенок.

Маленький котик.

Лера меня обязательно найдет, она много сообразительнее, чем кажется на первый взгляд. Она меня обязательно найдет, тихо приотворит дверь, войдет в палату и приблизится. Ей нужно приблизиться. Тогда я воткну ампулу ей в глаз. Прямо в зрачок. Если получится поднять левую руку.

Там

Машина дрожит и совсем останавливается, беспомощно шлифуя снег колесами. Дальше вообще мрак. Все сто метров до трассы. Приходится звонить Егорычеву и просить «буханку».

– Через полчаса? Давай. – Один плюс во всем этом, машину можно подождать дома с Лерой, благо отъехал недалеко.

И все меняется. Разваливается на куски. Разбивается вдребезги. Как ваза в неловких руках.

Я стою на пороге кухни и вижу ее. Она скользит в болтающемся свете уличных фонарей и подходит к котенку. Его мы взяли недавно, он совсем крошечный. Лера наклоняется, как будто хочет налить молока в его миску, и наступает на него. Просто наступает, как на жука. Или на таракана. Отвратительный хруст. Убирает ногу и с любопытством рассматривает бьющееся в агонии тельце.

Она в освещенном с улицы круге. В круге снежного чахоточного света. Лера присаживается над котиком. Тонкий халат обтягивает круглые ягодицы, отчего становятся видны веревочки стрингов. Нижняя часть её лица неожиданно дрябнет, вытягивается. Неторопливо тянется, становясь все тоньше и тоньше. Сквозь прозрачную кожу видна паутина вен. Котик бьется в этой тонкой ткани, как в плаценте. Потом она начинает сокращаться, подтягивая судорожный комок вверх. Я пытаюсь что-то сказать, выдавить из себя хотя бы крик. Меня обливает кипятком, кровь свистит в ушах. Я тону в грохочущей тишине. Ничего не получается.

– Лера? – каркаю наконец. Она стремительно оборачивается, смотрит на меня. Глаза белые, как половинки вареного яйца с червоточинами зрачков. В белках дрожат отсветы. Лера ничего не произносит, просто огибает мешающий стол и коротко, почти без замаха бьет меня чем-то.