— Не-е, хе-хе-хе… Так, так… Читаешь, значит? А что ты читаешь?
— Слова. Слова, слова, слова.
— Да уж вижу.
— Нет. Чтобы видеть, надо подойти поближе к экрану.
— Что? Что ты читаешь?
— Да так, всякий бред. Вот тут глава про зубных врачей. Там написано, что они работают всего по два часа в день, а получают миллион в месяц, а все остальное время тратят на полировку своего джипа, рыбалку и уик-энды за границей. Я не знаю, может, это просто такая фенька, но, по-моему, публиковать такое как-то не совсем этично. Ведь зубные врачи — они тоже люди, и они тоже могут заболеть раком, и тогда они приползут к тебе раком, такие жалкие, заползут на тебя, как рак, и тогда этого рака, хочешь не хочешь, придется скушать.
— Да уж… Слушай, может, у тебя плохо обстоит…
— Есть такое дело. Но чтобы у меня стоял лучше, мне нужно побольше кожи.
— Я собрался с тобой поговорить.
— СО МНОЙ?
— Да.
— Может, тогда подойдешь поближе?
Он почему-то испугался. Он встает, и его целлофановая кожа гремит. По-моему, в последний раз он мог застегнуть куртку лет семнадцать назад. Палли Нильсов:
— Ну ладно. Уже поздно.
— Да. Поздно. Позднее, чем ты думаешь.
— Знаешь, я, наверно, попозже загляну, когда у тебя все будет лучше обстоять…
— Да. Лучше позже, чем раньше.
— Ладно. Договорились. Или давай я тебе позвоню. Ну, пора прощаться.
— Не вопрос. Всегда рад с тобой проститься. С тобой так здорово прощаться, прямо ничего лучше на свете нет, разве что проститься с бренным миром.
Палли Нильсов уходит. Пятится из комнаты раком. Катится горячей колбасой.
Сосиска в моем Тесте.
Просыпаюсь в 1442-м. Вечно одно и то же: вырываю свое тело из гроба и оттираю землю с глаз. Ковыляю в коридор, как немой средневековый монах. В черно-белом клобуке. Камелитка-сигарета. Только я курю «Принц». В голове ни одной мысли. Только воротник на шее и дым изо рта. Легкое головокружение. Когда оно кончается, мне кажется, что впереди меня больше ничего не ждет, кроме следующей затяжки. Передо мной не жизнь, а всего лишь сигарета. 9,5 см под носом, 8, 7, 6, 5… Я с ужасом жду, что сигарета закончится. Что настанет, когда ее не станет? Пытаюсь затягиваться экономнее, но искра медленно и неуклонно подбирается к фильтру. В голове ни одной мысли. Считаю затяжки. Двенадцать затяжек в каждой сигарете. Двенадцать часов. Двенадцать апостолов. Все выверено. Вплоть до того, что у сигареты длина такая же, как у песни. Первой песни за сегодняшний день. «Losing My Religion».[207] «R. Е. М».
Вот уже последняя затяжка, и мне как-то боязно. Конец эфира. Как до эпохи дистанционок. Перед глазами — пустота. На что мне убить день? Вот именно,
Если завтра взойдет не солнце, а что-то другое.
Может, это из-за бурных событий последних дней, но этот понедельник такой пустой. Вынимаю из видика кассету этой ночи. «The Second Come».[208] Говорят, Христос придет еще раз.
Понимаю все, когда не нахожу ботинок. Вот оно что. На полу красные штаны, а мои собственные где-то черти носят; они где-то под батареей, засохшие в слезах трех женщин. Все Роберты Рейкьявика. На Снидменги из них живет только один. «Я могу поговорить с Энгей?» Штаны будут вручены вечером, на торжественной церемонии в кафе «Солон Исландус». Вкупе с ботинками. А пока: складки на куртке на мужской спине в Буэнос-Айресе. Переход на Эбби-роуд, по которому шли битлы. Фабрика пуховых подкладок в Лахти. Четырнадцать немецких реклам мыла. Жена Бориса Беккера (ц. 80 000). Лолла. Тони Хиллерман. Батут. Музей керамики в Лондоне.
Который мне напомнил: сегодня я буду смотрителем музея. Давно я там не разгребался.