100 великих оригиналов и чудаков

«Я остался один, без дружбы и любви, – констатировал Владимир. – Мой ум принял серьезное направление». Добавим: как ему казалось. Он перечитал несколько раз собрание изречений знаменитых мыслителей древности. Пришел к заключению: «Внутренняя доблесть и независимость духа прекраснее всего на свете… и я сделался стоическим философом». Вот ведь как просто: прочитал несколько мудрых изречений – и тотчас сделался стоиком! В зрелые годы Печерин только добавил: «Я и теперь думаю, что это единственная философская система, возможная в деспотической стране».

Очень характерное отношение к философским убеждениям! Это для него не принципы жизни, не основания поступков, не руководство к действиям, а игра ума, способ приспособления к реальности, находясь к ней в тайной оппозиции.

Он прочел статью Вольтера о добродетельных квакерах (протестантской секте) и послал письмо Филадельфийскому обществу квакеров, прося принять его. «Не было ни семейной жизни, ни приятных родных воспоминаний; родина была для меня просто тюрьмою, без малейшего отверстия, чтобы дышать свежим воздухом». Нет, отверстие было: западноевропейская литература, возбуждавшая в нем мечты об иной жизни и отвращение к России.

Отец хотел записать его на военную службу. Маменька желала дать сыну наилучшее образование. Сам он панически боялся служить, полагая, что это его погубит физически и нравственно.

Однажды отец позвал его к себе, протянул пакет и сказал:

– Даю тебе 500 рублей. Поезжай в Харьков и купи себе диплом.

Владимир едва сдержался и постарался ответить с достоинством:

– Благодарю, но я ищу не диплома, а научных знаний.

Приведя этот эпизод, Печерин подчеркнул: «Но как же это рисует русские нравы, русский взгляд на вещи! В других странах стараются развить человека, а у нас об одном хлопочут – как бы сделать чиновника, а после этого хоть трава не расти».

Из частного случая – хула на все русские нравы и хвала другим странам. Словно там никто никогда не покупает дипломы, а у нас – все и всегда. Словно там стараются развить человека, а тут – унизить до состояния чиновника и холуя.

Спору нет, в русском обществе, как в любом другом, присутствовало стремление к званиям и чинам, добываемым с помощью денег и знакомств. Было пресмыкательство перед властью, приспособленчество (и поныне так). Позже Печерину довелось убедиться, что и на любезном его сердцу Западе дела обстоят так же, хотя и лицемерней.

Итак, пользуясь – незаслуженно – благами своей страны, он презирал ее. Его не беспокоил собственный паразитический образ жизни, а возмущало, что он, «молодой человек 18 лет, с дарованиями, с высокими отрешениями, с жаждою знания» вынужден прозябать «без наставника, без книг, без образованного общества, без семейных радостей, без друзей и развлечений юности, без цели в жизни… Ужасное положение!»

Этот привилегированный диссидент менее всего заботится о том, чтобы дать что-то хорошее Отечеству и народу, чтобы преодолевать трудности. О своих обязанностях перед обществом он не думал. Вновь и вновь восхищался иноземными нравами:

«В Англии, в Америке – молодой человек 18 лет, преждевременно возмужалый под закалом свободы, уже занимает значительное место среди своих сограждан. Родися он хоть в какой-нибудь Калифорнии или Орегоне – все ж у него под рукою, все подспорья цивилизации. Все пути ему открыты: наука, искусство, промышленность, торговля, земледелие и, наконец, политическая жизнь с ее славными борьбами и высокими наградами, – выбирай, что хочешь! Нет преграды. Даже самый ленивый и бездарный юноша не может не развиваться, когда кипучая деятельность целого народа беспрестанно ему кричит: вперед! Он начинает дровосеком в своей деревушке и оканчивает президентом в Вашингтоне! А я – в 18 лет едва-едва прозябал, как былинка, – кое-как пробивался из тьмы на божий свет; но и тут, едва я поднимал голову, меня ошелошивали русскою дубиною».

Тут немало несообразностей. Именно у Печерина были прекрасные возможности для любой деятельности. Ему не надо было идти из глухой деревни в Москву, как Ломоносову, служить солдатом, как Державину, или офицером, как Лермонтову. Глупа история о том, как «самый ленивый и бездарный юноша» благодаря кипучей активности народа становится президентом. Забывает он о том, как много юношей, в особенности с черным цветом кожи, трагически гибнут при «демократии» (в середине XIX века в Америке процветало рабовладение), а богатство Британии основано на порабощении и ограблении колоний.

Он зачитывается Байроном, из революционной поэзии которого черпает не идеи о подлости буржуазного общества или о мировой дисгармонии, а лишь дополнительную толику ненависти к России. Пишет:

Как сладостно отчизну ненавидеть,
И жадно ждать ее уничтоженья,
И в разрушении отчизны видеть
Всемирного десницу возрожденья!

(Это вполне согласуется с убежденностью «перестройщиков и реформаторов», разрушавших Великую Россию и самосознание народа.)