Однако после пражского восстания 1848 года, подавленного австрийскими властями, в стране воцарился террор. Вместе с многими другими патриотами Фердинанд оказывается в вынужденном изгнании. Два года он жил в Вене, где играл в оперном оркестре, занимая в нем положение солиста и концертмейстера. Кроме того, Лауб совершенствовался в теории музыки и контрапункте у чешского композитора Шимона Сехтера.
В 1859 году Лауб переезжает в Веймар, где занял место Йозефа Иоахима, отбывшего в Ганновер. Здесь Лауб постоянно общался с Листом, который высоко ценил его как исполнителя. „Нет сомнения в том, — пишет один из известных чешских биографов Лауба профессор Йозеф Зубаты, — что общение Лауба с Листом, с которым он, находясь в Веймаре, часто играл и который высоко ценил мастерство Лауба, должно было иметь большое влияние на развитие его артистического мышления и чувства, очень остро воспринимавшего все значительное в музыке“.
В Веймаре Лауб подружился со Сметаной, всецело разделяя его патриотические чаяния и надежды. Из Веймара Лауб часто ездил с концертами в Прагу и другие города Чехии.
Там же в Веймаре в 1854 году Лауб женился на Анне Мареш. Он познакомился с ней в Новой Гуте, в один из приездов на родину. Незаурядная певица Анна Лауб часто гастролировала с мужем. Она родила пятерых детей — двух сыновей и трех дочек и стала ему преданнейшим другом. С 1885 года до конца своей жизни в 1899 году Анна преподавала пение в Музыкальном училище Московского филармонического общества.
В 1856 году Лауб переезжает в Берлин. Он занимает должность „камерного виртуоза“, время от времени выступает с сольными концертами, организует трио, квартет. Кроме того, музыкант дает уроки игры на скрипке. Он часто отлучается в концертные поездки.
Не забывает Лауб свою родину. Проводя в Чехии летние месяцы, он много концертирует, выступает в благотворительных концертах, организуемых чешскими национальными культурными организациями.
Мастерство Лауба уже тогда вызывало восхищение крупнейших музыкантов мира. Но в начале 1850-х годов в его игре отмечалась главным образом виртуозность. В письме к брату в Лондон в 1852 году Иоахим писал; „Поразительно, какой блестящей техникой обладает этот человек; для него не существует никаких трудностей“.
Репертуар Лауба в это время заполнен виртуозной музыкой: концерты и фантазии Баццини, Эрнста, Вьетана. Позже он сконцентрировался на классике. С 1859 года начинается шесть лет неустанной и триумфальной концертной деятельности. Лауб дает концерты в Германии, Бельгии, Голландии, Англии и других странах. Огромным успехом сопровождалось его блестящее турне с известной певицей Аделиной Патти.
До 1865 года Лауб живет в Вене. „Королю скрипачей Фердинанду Лаубу“ — гласила надпись на золотом венке, который был преподнесен ему Венским филармоническим обществом, когда Лауб покидал Вену.
В начале 1860-х годов музыкант много времени проводит в Чехии. Горячо любящий свой народ, он активно участвует в его музыкальной жизни. Скрипач часто выступает на концертах, посвященных чешской музыке. В 1861 году на торжестве в честь пятидесятилетия Пражской консерватории' Лауб исполняет концерт Бетховена. Наряду со Сметаной, Лауб — один из наиболее активных участников известного чешского объединения представителей искусства „Умелецка беседа“. Девиз этого общества гласил: „Песней к сердцу, сердцем к родине“. На открытии музыкальной секции общества, 14 августа 1863 года, Лауб и Сметана исполнили Крейцерову сонату Бетховена.
В 1859 году Лауб впервые посетил Россию. Его выступления в Петербурге с программами, включавшими произведения Баха, Бетховена, Мендельсона, вызывали фурор.
А. Серов назвал Лауба „истинным полубогом“ и посвятил музыканту цикл статей, уделив особое внимание его интерпретации музыки Баха* Мендельсона, Бетховена.
„Чакона“ Баха, опять — изумление смычку и левой руке Лауба, — пишет Серов, — его густейшему тону, широкой тесьме звука под его смычком, усиливающим скрипку вчетверо против обыкновенного, его деликатнейшим оттенкам в „pianissimo“, его бесподобнейшей фразировке, с глубоким вниканием в глубокий стиль Баха! Слушая эту восхитительную музыку в восхитительном Лаубовом исполнении, начинаешь недоумевать: может ли быть на свете еще иная музыка, совсем иной стиль (не полифонический), может ли иметь иной стиль правогражданства в искусстве, — столько полное, как бесконечно органический, многоголосный стиль великого Себастьяна?»