10 мифов Советской страны

Черты сталинской идеологии, которые неоустряловцы возводят в степень принципиальных изменений, присутствовали в речах вождя и до 1935 г. — и ссылки на конституционные права, и уверения, что СССР не вмешивается в дела других стран, и, конечно, неустанная защита интересов и границ СССР. В качестве примера приведем фрагмент выступления Сталина на XVI съезде ВКП(б) в 1930 г.: «Им, оказывается, не нравится советский строй. Но нам также не нравится капиталистический строй. Не нравится, что десятки миллионов безработных вынуждены у них голодать и нищенствовать, тогда как маленькая кучка капиталистов владеет миллиардными богатствами. Но раз мы уже согласились не вмешиваться во внутренние дела других стран, не ясно ли, что не стоит обращаться к этому вопросу? Коллективизация, борьба с кулачеством, борьба с вредителями, антирелигиозная пропаганда и т. п. представляют неотъемлемое право рабочих и крестьян СССР, закрепленное нашей Конституцией. Конституцию СССР мы должны и будем выполнять со всей последовательностью…

Наша политика есть политика мира и усиления торговых связей со всеми странами… Ее же результатом является присоединение СССР к пакту Келлога… Наконец, результатом этой политики является тот факт, что нам удалось отстоять мир, не дав врагам вовлечь себя в конфликты… Ни одной пяди чужой земли не хотим. Но и своей земли, ни одного вершка своей земли не отдадим никому».[442]

Вот вам сталинский патриотизм и «этатизм» до 1934 г. Все эти положения остались в силе и после 1934 г.

* * *

Смысл изменения курса конца 1934 г. был скромнее. Продолжая борьбу за превращение правящей элиты СССР в монолит, Сталин одновременно вел внешнеполитическое маневрирование, которое должно было укрепить позиции Советского Союза в Европе.

И до и после 1935 г. СССР противостоял Западу, но играл на противоречиях капиталистических стран. С 1933 г., после прихода к власти Гитлера, Сталину и бывшей Антанте нужны были противовесы этой новой реальности. Отсюда — начавшееся между ними сближение, получившее название политика «коллективной безопасности».

Никакой «этатизм» здесь ни при чем. Это было продолжение прежней большевистской внешней политики в новых условиях. Но «коллективная безопасность» вошла в противоречие с курсом Коминтерна, который с 1927 г. проводился Сталиным, и он после некоторых колебаний вернулся к политике середины 20–х гг.

Логика «коллективной безопасности» требовала сближения с Францией. Но в начале 30–х гг. коммунисты выступали как непримиримая оппозиция буржуазному режиму, что плохо вязалось с новой политикой международных союзов СССР. К тому же Сталину требовалось усилить позиции коммунистов как рычага воздействия на западных партнеров. А для этого коммунисты должны были поступиться своей бескомпромиссностью и пойти на сближение с другими левыми партиями.

Казалось бы, следовало приказать французским коммунистам пойти на сближение с социал — демократами, создать сильный левый блок и привести к власти свое правительство. Именно такое поведение считают вполне естественным «шестидесятники» и упрекают Сталина в том, что он не приказал коммунистам вступить в союз с социал — демократами в Германии, что облегчило победу Гитлера. Правда, при этом не учитывается, что социал-демократы и сами не жаждали союза с коммунистами.

По мнению неоустряловцев, Сталина удерживали от сближения с Западом левые экстремисты в партии, для которых союз с Антантой был неприемлем. В действительности Сталин и сам имел основания опасаться сближения с социал — демократами. Оно было связано со значительными политическими издержками.

Старая бескомпромиссная линия позволяла коммунистам быть самыми решительными критиками капитализма, но положение их в политической жизни стран Европы оставалось маргинальным. В левоцентристской коалиции («Народном фронте») коммунисты стали бы более влиятельной партией. Но коммунисты могли войти в коалицию только в качестве младших партнеров социал — демократов, подчиняясь решениям «оппортунистов». Если коммунисты пойдут на идеологическое сближение с социал — демократами, есть риск, что они превратятся в глазах масс лишь в левое крыло социалистического движения. Если заметная разница между социалистами и коммунистами исчезнет, если возникнет подозрение, что и коммунисты признают «буржуазные» режимы, то они лишатся поддержки наиболее радикальных масс. Опыт Сталина, особенно провал союза с гоминьданом в Китае, показывал, что политика союзов — дело рискованное.[443] Отсюда — неприятие этой политики Сталиным в конце 20–х — начале 30–х гг. Даже в середине 1934 г. в диалоге с Димитровым Сталин (а не «левые экстремисты») возражал против сближения с социал — демократами.[444]

Чтобы пойти на политический риск, связанный с новой политикой союзов, нужно быть уверенным, что взамен появится ощутимый выигрыш, превосходящий потери. Такую уверенность стали внушать успехи политики «Народного фронта» во Франции осенью 1934 г. Но до декабря 1934 г. она оставалась локальным экспериментом.