Особенно ярко панический стиль руководства проявил себя в организации контрударов самыми мощными соединениями, которыми располагала тогда РККА – механизированными корпусами. Эти корпуса бросались в бой по частям, не успевая сосредоточиться, и в результате, будучи в целом сильнее противника, в каждый данный момент боя оказывались слабее, ибо могли действовать лишь частью сил, и в результате вступившие в бой части оказывались биты. А подходящие подкрепления оказывались лицом к лицу с противником, только что разгромившим их ранее вступивших в бой товарищей. Корпуса шли в бой без разведки, не зная даже, где находятся противостоящие им силы противника и наши собственные войска, без прикрытия с воздуха, без обеспечения горючим, боеприпасами и ремонтно-эвакуационными средствами, не поддержанные пехотой и артиллерией. Не зная реальной обстановки, Ставка нередко предписывала участие в контрударах соединениям, которые уже были втянуты в тяжелые оборонительные бои. Это, естественно, ослабляло реальный ударный кулак, который нередко существовал только на бумаге.
10-й механизированный корпус, который в начале войны был брошен на финскую границу, получив приказ о наступлении, смог ввести в бой всего…
Несогласованные и непродуманные удары мехкорпусов приносили в лучшем случае незначительный кратковременный выигрыш, покупавшийся слишком дорогой ценой. Скажем, относительно успешный (не приведший к немедленной гибели наносивших его корпусов) контрудар на Юго-Западном направлении в районе Броды-Дубно, который координировал сам Г. К. Жуков, страдал теми же недостатками (отсутствие разведки, отсутствие взаимодействия между корпусами и с соседями, отсутствие поддержки авиацией, отсутствие нормального снабжения горючим и боеприпасами). А ведь Жукова нельзя было упрекнуть в незнании этих азбучных истин организации современной операции (что он доказал на практике на Халхин-Голе). Здесь сказлось и отсутствие в Ставке достоверной информации, и подмена этой информации собственным нетерпением и начальственным окриком, и неспособность высшего и среднего командного звена мехкорпусов реализовать требования собственных уставов при организации крупной войсковой операции.
Подобные же недостатки были свойственны и организации боя частей и соединений сухопутных войск в целом. Не было налажено взаимодействие с приданными им средствами усиления (танками и артиллерией). Не были развернуты тыловые службы, что резко ухудшало боевое снабжение войск. Не было надежной связи с вышестоящими штабами. Подтягивавшиеся из глубины резервы подвергались сильному воздействию авиации противника, запаздывали и вводились в бой по частям. Стойкость войск во многих случаях оказывалась низкой, солдаты покидали позиции нередко в результате лишь беспокоящего артобстрела с дальних дистанций, а то и вовсе из-за панических слухов («Обо-шли! Окружают!»)[301]. В случае окружения сопротивление редко носило организованный и упорный характер, солдаты и офицеры сдавались в плен десятками тысяч. В течение первых трех месяцев боевых действий почти все войска, сосредоточенные в приграничных округах, были разгромлены. Фронт удавалось держать только благодаря наличию крупных стратегических резервов, непрерывно подтягивавшихся из глубины страны.
Куда делись советские танковые войска?
Советская танковая промышленность, созданная фактически с нуля, сумела развернуть в 30-е годы массовое производство танков. Начав с копирования и совершенствования зарубежных образцов (американского «Кристи», английских «Виккерса» и «Индепенденса»), она сумела не только произвести величайшую в мире танковую армаду, но и создать перед войной превосходные образцы танков, равных которым не было тогда в мире. В заслугу Сталину можно поставить тот факт, что он по достоинству оценил новаторские идеи, заложенные в конструкцию танка «Т-34» и поддержал развертывание его производства. Однако танки «Т-34» и «КВ» выпуска 1940-41 гг. были еще «сырыми» машинами, имевшими ряд конструктивных недостатков, снижавших их потенциально высокую боевую ценность. Кроме того, к 76-мм пушкам этих танков почти не имелось бронебойных снарядов.