10-я симфония

В этот миг Даниэль получил сильный удар по голове. Первое, что он увидел, когда через некоторое время очнулся, — это зловещее треугольное лезвие гильотины в двух с половиной метрах у себя над головой. Те, кто напал на него, положили его на колоду лицом кверху, так, что он все время видел острое лезвие, угрожавшее в любой момент отделить его голову от туловища. Сзади слышались шаги двух человек, затем в поле зрения возник врач со своей характерной седой прядью, еще в момент знакомства напомнившей ему скунса. Понтонес стоял лицом к Даниэлю. Глядя на него снизу вверх, тот видел мелкие острые желтоватые зубы. Кустистые брови с этой позиции казались тяжелыми волосатыми нижними веками, которые беспокойно шевелились.

— Рана у тебя немного кровоточила, — сказал врач. — Признаться, я слишком сильно размахнулся, но мы быстро оказали тебе помощь.

Даниэль хотел ощупать рану на затылке, но обнаружил, что руки связаны у него за спиной.

— Ну и как тебе модель? — продолжил врач, похлопав по вертикальной стойке гильотины. — Я сделал ее сам, своими руками. Как две капли воды похожа на ту, что хранится в музее на озере Донкмеер в Бельгии.

— Что это? — спросил Даниэль. — Зачем вы меня сюда притащили?

— Что это? — повторил судебный врач, сдерживая смех. — Спрашиваешь, что это? Я тебе скажу, когда ты выдашь нам нужные цифры.

— Значит, Матеос был прав! Когда он сегодня утром поделился со мной своими подозрениями, основанными лишь на письмах тридцатилетней давности, я подумал, что он свихнулся, и решил все рассказать донье Сусане. Кстати, где она? Я сейчас же должен с ней поговорить!

Даниэль знал, что судья находится здесь же, он слышал, как она выдыхает дым от сигареты.

— Я здесь, Даниэль. Ты послушай Фелипе, послушай, что он хочет тебе предложить.

— Нет, с ним я не хочу говорить, только с тобой. Тебе нужно сегодня же сдаться полиции. Вам обоим нужно сдаться. Приговор будет мягче, если вы не будете дожидаться, пока инспектор Матеос вас задержит.

— Бедняга Матеос, — сказал Понтонес. — Он не может нас задержать, ведь, как ты и сказал, единственное, что у него есть, — это дурацкие любовные письма, которым почти три десятка лет. О чем они свидетельствуют? О том, что Сусана была знакома с Томасом? Да и это еще надо доказать.

— Дело не только в письмах, — сказал Даниэль. — Матеос начал подозревать тебя, как только понял, что ты на удивление небрежно ведешь следствие. Не разрешаешь прослушивание телефонных разговоров. Не отдаешь приказ обыскать подвал Мараньона, несмотря на наличие в его коллекции гильотины. Было похоже, что у тебя нет намерения отыскать виновного.

— Да ладно, Даниэль, если все это показалось тебе таким подозрительным, зачем ты позвонил Сусане и рассказал ей об этом? Ты сам сказал, что подозрения Матеоса выглядели нелепыми. Есть еще одно обстоятельство, которого ты не знаешь. Матеос только и делает, что ссорится с судьями. Все знают, что он их ненавидит. И кто же ему после этого поверит?

— Мы хотели свалить все на Мараньона, — сказала судья. — Но сначала Фелипе собирался подбросить ему улику.

Судмедэксперт, который на какое-то время исчез из поля зрения Даниэля, вновь оказался с ним лицом к лицу:

— Мараньон спутал нам все карты. Отослав гильотину в Париж, он лишил меня возможности проникнуть в его маленькую галерею ужасов и оставить там этот сувенир.

Врач поднес к лицу Даниэля флакончик со сгустком крови и прядью светлых волос:

— Это кровь и волосы Томаса. Мы все продумали.

Даниэль непроизвольно отшатнулся, и взгляд его снова упал на устрашающее лезвие гильотины, послушно ожидавшее момента, когда палач освободит его из заключения.

— Не бойся, Даниэль. Оно никак не может сорваться случайно. Видишь?

Врач с силой потряс деревянную раму, и с ней вместе сотряслось тело Даниэля, который лежал лицом вверх на толстой деревянной колоде, куда кладут осужденного на казнь.

— Ты можешь лишиться своей головы одним-единственным способом: если я или Сусана переместим этот рычаг и освободим ту тяжелую штуку наверху, к которой прикреплен нож. Французы называют ее le mouton — барашек, бог знает почему. Возможно, потому, что она набрасывается на осужденного. Весит тридцать килограммов. К ним следует прибавить еще семь — вес лезвия — да еще три килограмма болтов, которыми оно крепится к барашку. Представь себе механическое воздействие этих сорока килограммов, падающих на тебя сверху, мгновенно, так что твоя голова остается в сознании до тридцати секунд после того, как будет отсечена. Хочешь попробовать?

— Ты совсем спятил! — воскликнул Даниэль.

— Когда мы отсекли голову Томасу, чтобы можно было побрить ее без помех, он пытался произнести какое-то слово, правда, Суси? Я думаю, он хотел назвать ее сукой. Бедняга мог только шевелить губами. Даже если бы у него остались нетронутыми голосовые связки, а это было не так, они не могли бы вибрировать, не получая воздуха из легких, которые оказались по другую сторону lunette, выреза, на котором сейчас находится твоя шея.

Врач поковырял мизинцем у себя в верхних коренных зубах.