04-Версии истории (Сборник)

Расхожий штамп. Никто никогда не видел, как молчание висит, а Смотрителю повезло: оно именно висело синеватым дымом над мокрым от пива деревянным столом, висело не колыхаясь, как будто гулявший по залу сквозняк в этот миг как раз прекратил гулять и дал молчанию замереть.

— Странная шутка, — сказал Бэкон.

Он, похоже, решил сгоряча, что принявший крепкого пивка на слабую французскую грудь Монферье издевается над его позавчерашними умозаключениями, над его чеканными формулировками про четыре группы (или типа, или вида…) призраков.

— Я и не думал шутить, — ответил Смотритель. — Я серьезен настолько, насколько требует ваша теория. Что осаждаети накрепко пленит умы людей? Четыре вида призраков, утвердили вы, и я восхитился точностью и емкостью идеи. Но более других меня заинтриговал четвертый из них, поскольку своим собачьим нюхом я учуял в нем возможность Большой Игры. Призраки театра рождаются в нас от вымышленных миров сцены. Вы назвали их фальшивыми. Но признались, что они, Призраки театра, немало довлеют над вашими чувствами. Почему так? Насколько позволяет моя бедная сообразительность, они сильны, потому что… уж извините!., потому что приятным нам. Их призрачность, их фальшивость не суть отрицательные качества. Полагаю, вы, Фрэнсис, просто холодно констатировали факт. Но разве не призрачен по сути своей любой праздник? Я не имею в виду, конечно же, праздники Святой Церкви, упаси меня бог!.. Но другие, далекие от религии, например — праздник превращения винограда в вино в моей родной Франции — разве он не прекрасен? А представьте себе праздник урожая в Англии. Или праздник бешеных быков в Испании? Да мало ли таких!.. Но знаете, что их сближает? Все они изначально театральны. А почему? Да потому что чувство театральности у древнего homo sapiens'a, у нашего общего прапрапращура, возникло раньше, чем, например, чувство прекрасного. Иначе говоря, театральность для человека преэстетична…

Это звучало красиво, но было чужим. Когда где-то у кого-то Смотритель вычитал идею преэстетичности театрального, запомнил, потому что идея показалась занятной, и сейчас выкладывал ее на стол, как козырь в игре…

(а ведь в Игре и выкладывал!)…

ибо к месту она пришлась.

— Объясните, сэр, — потребовал Бэкон.

Остальные молчали. Даже жевать прекратили. Понимали: что-то готовится, что-то наверняка любопытное и, быть может, грандиозное — под стать им всем, кто молчал в ожидании, под стать их лихим и рисковым характерам…

(такой характер, не к столу будь сказано, приведет довольно скоро одного из них к позорной смерти от руки палача)…

под стать их пониманию Игры.

— Извольте, — сказал Смотритель. — Возьмите неграмотного голого дикаря в какой-нибудь Африке или в Новом Свете. Он не читал Сократа или Гомера, не знает разницы между трагедией и комедией, но он на уровне инстинкта играет в театр. Протыкает себе уши или нос, вставляя туда кусочки кости слона. Раскрашивает лицо и тело. Вешает на себя бусы из камешков или щепок и тоже раскрашивает их. А танцы дикарей! А их ритуальные песнопения! Полагаю, вы знаете о них…

Смотритель рисковал, и риск сей тянулся опять от торопливости Службы, от того, что не успел он досконально изучить Время, в которое шел. Ну Африка открыта, обживается, как и Новый Свет, — это известно, а известно ли каждому из его новых приятелей и будущих (обязательных!) партнеров по Игре о том, как живут дикари в Африке и в Новом Свете? Бог знает, но не Смотритель.

Он рискнул…

(риск-то невеликим был: ну не знают эти, зато другие знают. Граф Монферье, например)…

и не проиграл.

— Он прав, — сказал Эссекс Бэкону. — Я читал и видел рисунки.

Я тоже, — сказал Саутгемптон. — Да вы все должны помнить: Рэдфорд в прошлом году рассказывал у Пембруков, он тогда только-только вернулся из южной Африки…

Помним, — подтвердил Рэтленд, — как же не помнить старину Рэдфорда! Он прямо свихнулся на этом своем путеше ствии…

— Но преэстетичность театральности — это уж слишком… — засомневался ученый-в-Бэконе…

— Не настаиваю, — отозвался Смотритель. — Пусть чувство театральности считается составной частью необъятного чувства прекрасного. То есть введем это понятие в эстетику и — дело с концом. Не в терминах суть.

— И в терминах тоже, — не захотел сдаться ученый-в-Бэконе.

Но Смотрителя уже несло дальше.