В этой книге вы найдете сказки замечательного русского писателя Мамина-Сибиряка. Сначала он рассказывал их своей маленькой дочке, а потом решил напечатать, и теперь миллионы юных читателей с радостью зачитываются ими. Книга проиллюстрирована лучшими картинами русских художников.
Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк , Н. П. Рудакова
Прогуливаясь по Коктебелю, нельзя миновать набережную с ее невеликим «Монмартром». Здесь среди художников и торговцев автор углядел неуместную фигуру…
Борис Екимов , Борис Петрович Екимов , Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк
Маленький провинциальный театрик умирал, умирал медленной голодной смертью... Смерть во всех ея видах одинаково ужасна, и везде одинаково ей предшествует отчаянная предсмертная агония. Утопающий человек хватается за соломинку, богатый больной вызывает из-за тридевяти земель какое-нибудь медицинское светило и отравляет последния минуты своего существования разной аптекарской дрянью, даже самоубийцы-отравители принимают какое-нибудь противоядие. Это последняя борьба с оттенком животнаго чувства самосохранения, когда раздавленный клоп старается спрятаться в своей щели. Но когда умирает целое учреждение -- смерть еще ужаснее... Разом отлетает всякий смысл жизни, и пред этой коллективной смертью немеет самая отчаянная энергия, а надежда, эта кроткая посланница небес, улетает, как спугнутая птица.
Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк
Роман написан на основе повести «Наши» (1886).
- Что же вы смотрели, Жорж? Где вы были все время?-- с раздражением в голосе спрашивала Анна Павловна.-- Теперь я могу говорить с вами откровенно, потому что все кончено... Ах, Боже мой, Боже мой... Я говорю о моей бедной Эллис, точно она умерла... И умерла. Да... Нет Эллис! Понимаете вы это, несчастный вы человек?.. И знаете: если кто виноват во всей этой истории, так вы... -- Я?!... -- Да, вы... вы... вы!.. Жорж вытянул губы, поднял брови и сквозь зубы издал неопределенный звук. Это был совсем приличный молодой человек, т.-е. молодой человек относительно: под тридцать, а может, и за тридцать лет. Петербургские молодые люди в этом отношении удивительный народ,-- как будто и молодой, как будто и старик. Во всяком случае, он находился в том критическом возрасте, когда мамаши, имеющия взрослых дочерей, относятся к таким молодым людям с особенной материнской внимательностью. Ничего особеннаго Жорж, конечно, не представлял, но зато был приличен безусловно. Всегда одет прилично, как одеваются солидно-богатые люди, всегда гладко выбрит, спокоен и сдержан. Правда, что у этого типа молодых людей лицо является точно дополнением всех остальных приличий, но ведь Жорж не готовился быть оперным певцом, адвокатом, модным дамским портным -- следовательно он мог обойтись даже и совсем без лица. Он бывал в доме около трех лет, сделался почти своим человеком, а между тем Анна Павловна только сейчас заметила, что у Жоржа русые волосы, предательски начинавшие редеть на макушке, маленькия уши, неопределеннаго цвета глаза и правильный нос, совершенно правильный, точно он был взят с какого-то другого лица. Анна Павловна посмотрела на Жоржа прищуренными глазами, чувствуя, как ненавидит его теперь всей душой -- вот именно -- за приличие.
МАМИН, Дмитрий Наркисович, псевдоним — Д. Сибиряк (известен как Д. Н. Мамин-Сибиряк) (25.Х(6.XI).1852, Висимо-Шайтанский завод Верхотурского у. Пермской губ.- 2(15).XI.1912, Петербург) — прозаик, драматург. Родился в семье заводского священника. С 1866 по 1868 г. учился в Екатеринбургском духовном училище, а затем до 1872 г. в Пермской духовной семинарии. В 1872 г. М. едет в Петербург, где поступает на ветеринарное отделение Медико-хирургической академии. В поисках заработка он с 1874 г. становится репортером, поставляя в газеты отчеты о заседаниях научных обществ, В 1876 г., не кончив курса в академии, М. поступает на юридический факультет Петербургского университета, но через год из-за болезни вынужден вернуться на Урал, где он живет, по большей части в Екатеринбурге, до 1891 г., зарабатывая частными уроками и литературным трудом. В 1891 г. М. переезжает в Петербург. Здесь, а также в Царском Селе под Петербургом он прожил до самой смерти.
"Мир божий", 1896, № 1—9.
Легенда.
Станция Колотово разметала свои гнилыя избушки в широкой луговине, пересекаемой челябинским трактом. Место, вообще, самое незавидное, тем более, что в двух верстах залегло прекрасное башкирское озеро Култай-Куль, где можно было бы жить припеваючи. Но если русския деревни лезут непременно в болото, то башкирской, как Колотово, и Бог простит. По сторонам тракта разсажалось до сотни одноглазых избенок, до того проваленных, что страшно на них смотреть. Колотовские башкиры по преимуществу промышляют воровством на тракту и по соседним русским деревням. Свои земли они сдают за безценок мастеровым из ближайших горных заводов.
Лучшая средняя ложа бельэтажа, как всегда, была занята Резедиными, и, как, всегда на самом видном месте у барьера сидела Зиночка. Это была премилая молодая девушка с немного утомленным лицом и щурившимися близорукими глазами; золотисто-белокурые волосы падали на белый лоб шелковистой бахромой и красивыми завитками пряталась за маленьким розовым ушком. В каждом движении Зиночки чувствовалась та клубная опытная барышня, которая умеет держать себя и вообще привыкла быть на глазах у публики. Слишком пестрый наряд и перчатки на шесть пуговиц говорили о неуменьи одеваться: такой костюм приличен для молодой дамы,-- как уверяла сидевшая в ложе гувернантка, m-lle Бюш,-- но Зиночка слишком была избалована, чтобы слушать хорошие советы и наставления.
Подобно Ермаку, Василий Окоемов отправляется в Сибирь с целью завоевания новых земель. После поездки в Америку Окоемов решает доказать миру, что и русский интеллигент («лишний» человек) способен в деятельности реализовать свой высокий нравственный потенциал. Тема освоения новых земель в романе переплетается с темой пробуждения личности.
«Погода крепчала. По ровной поверхности снегового уровня реки тонкими струйками пробегал мелкий снег, заметавший узкую проселочную дорогу. Небольшие сани, нагруженные до верха кожаными мешками «с почтой», едва тащились по этому сыпучему снегу, точно ехали по толченому стеклу…»
Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк (1852–1912) – писатель и драматург. В своих произведениях он воспевал красоты Урала, описывал жизнь крестьянского подворья, но большинству из нас он знаком как детский писатель. Сам автор считал, что детская книга невероятно важна: она является проводником во внешний мир, пробуждает любознательность и творческую энергию ребёнка.В сборник вошли самые знаменитые, трогательные и поэтичные произведения Д. Н. Мамина-Сибиряка, написанные для детей. «Серая Шейка» расскажет о сильной и смелой уточке, которая не смогла отправиться со своей стаей на юг и вынуждена была провести суровую зиму в одиночестве. «Алёнушкины сказки» – цикл произведений, который включает «Сказку про храброго Зайца – длинные уши, косые глаза, короткий хвост», «Сказочку про Козявочку», «Сказку про Комара Комаровича – длинный нос и мохнатого Мишу – короткий хвост», «Притчу о Молочке, овсяной Кашке и сером котишке Мурке» и другие сказки. Они были написаны Д. Н. Маминым-Сибиряком специально для своей горячо любимой дочери.Для младшего школьного возраста.
В сборник вошли избранные произведения замечательного русского писателя Дмитрия Наркисовича Мамина-Сибиряка (1852–1912): рассказы о непростой жизни бедняков в дореволюционной России и сказки о животных и растениях.Для среднего школьного возраста.
ОЧЕРКИ МАМИНА-СИБИРЯКА О БУРСЕЭта книга о детстве, но не для детей. В ней собраны не публиковавшиеся ранее очерки Мамина-Сибнряка о страшном, гнилом и уродливом быте старой духовной школы, известной под названием бурсы. «Если бы каким-нибудь чудом выплыло наружу все то. что творилось на том месте, где жила бурса,— пишет автор очерков,— самый терпеливый, самый нсзастенчивый человек, привыкший ко всяким мерзостям, отвернулся бы с непреодолимым отвращением от представившейся картины». Но Мамин-Сибиряк далек от простого воспроизведения «свинцовых мерзостей» русской жизни. Изображая бурсу, он страстно защищает человеческую личность от кулачного права, от растлевающих душу цинических, звериных отношений, от иссушающей ум бессмысленной зубрежки никому ненужных предметов. Книга эта — громкий протест писателя-демократа против уродливой системы воспитания, в которой, как в зеркале. отразилась система человеческих отношений буржуазно-дворянской России 60—80-х годов девятнадцатого столетия.
Из летних скитаний по Уралу.
Очерк из заводских нравов .
Смертный приговор был произнесен... Прокурор Иван Павлович Мухин, в качестве больного, ожидал решении консилиума, сидя в своем кабинете у письменнаго стола. Он настолько владел собой, что мог заниматься, и по время консилиума "подготовлял" дело о мещанине Иванове, котораго обвиняла жена в развратном сожитии с девицей Петровой. Дело по существу ничего особеннаго не представляло, и Иван Павлович в другое время не обратил бы на него внимания. Сейчас он несколько раз тер свой лоб длинной, исхудавшей рукой с напружившимися жилами и, читая протокол следствия, несколько раз поднимал густыя брови с какой-то хорьковой проседью. Ему на вид было под пятьдесят, хотя какая-то таинственная внутренняя болезнь делала его старше. В лице и во всей фигуре чувствовалось что-то строгое и особенно внушительное, что заставляло трепетать не одного подсудимаго. Особенно строго смотрели серые большие глаза. Прибавьте к этому, что Иван Павлович почти никогда не улыбался, и выражение его застывшаго лица не смягчалось даже легкой сединой, пробивавшейся в бороде и в усах. Одет он был тоже как-то строго, несмотря на то, что должен был сидеть дома. Когда он сидел за своим письменным столом, казалось, что он видит перед собой какого-нибудь подсудимаго, как сейчас видел вороватаго мещанина Иванова, соблазнившаго мещанскую девицу Петрову к незаконному сожитию. Ивану Павловичу рисовался этот Иванов во всей своей прелести,-- как он лгал в течение всей своей мещанской жизни,-- лгал жене, лгал девице Петровой, лгал следователю и будет лгать на суде. Закон, в сущности, очень милостиво относится к подобным субектам. -- Подвергнуть церковному покаянию...-- мысленно повторил Иван Павлович будущую фразу судебной резолюции.
Русская читающая публика хорошо помнит вырвавшийся у величайшаго русскаго сатирика крик: "нет у нас читателя"... Действительно, это был крик, крик человека, изверившагося в самом дорогом для него, а в результате оставалось сознание работы в беззвучном пространстве, как вертится маховое колесо, не соединенное приводами и передаточными аппаратами с десятками и сотнями тех механизмов, которые оно должно было приводить в движение. Картина получается самая печальная и безотрадная: маховое колесо вертится само по себе, а механизмы стоят без движения сами по себе. Тут есть от чего прийти в отчаяние. Но так ли это? Слишком обособленная жизнь столиц создает свои точки зрения, и мы позволяем себе взглянуть на дело из своего "сибирскаго далека", не вдаваясь в обобщения и выводы. Именно здесь нам хочется привести один жизненный факт, который пусть сам говорит за себя.
Дмитрия Наркисовича Мамина-Сибиряка (1852–1912) современники сравнивали с крупнейшим французским писателем Эмилем Золя.Роман «Дикое счастье» рассказывает о золотой жиле, которую нашел главный герой Гордей Брагин. Золото оказывается серьезным испытанием, которое немногие проходят. Сам писатель считал необходимым рассказать о проблемах уральской жизни того времени, к числу которых относилась «золотая горячка», вызванная бурным развитием капитализма и открытием новых золотых месторождений. По словам писателя, он попытался рассказать о том, как в далекой уральской дыре «дикое богатство погубило не одну хорошую семью, крепкую старинными устоями».«Горное гнездо» – один из лучших романов писателя, рассказывающий об упорной и беспощадной борьбе между владельцами уральских заводов за рудные шахты. Как писал сам автор, «под именем „горного гнезда“ на Урале громкой известностью пользовался во времена оны институт казенных горных инженеров; но я придаю этому термину более широкое значение, именно подвожу под него ту всесильную кучку, которая верховодила и верховодит всеми делами на Урале».
-- А я пойду мальчиком ,-- говорил лысый Осип Иваныч, делая выход с валета. -- А мы его барышней прикроем ,-- с улыбкой отзывался старик Балуев . -- Мала,-- хрипло провозглашал майор Муштуков и непременно покрывал или тузом, или козырем . Это было вообще чрезвычайно странно, что у майора всегда карты были лучше, чем у других : возьмет взятку из -под носа да еще захохочет прямо в лицо Осипу Ивапычу. Как хотите, это хоть для кого будет обидно! Осип Иваныч ворчал и морщился, Балуев сладко улыбался и только ежил плечами, а майор продолжал хохотать, да еще возьмет и похлопает Осипа Иваныча по плечу своей волосатой, красной рукой. Четвертым партнером неизменно состоял Иван Петрович Чинетти, молчаливый и безответный человек, у котораго всегда были дрянныя карты.
-- Сколько чемоданов-то севодни?-- спрашивал почтарь Платошка, когда у крыльца сосногорской почтовой конторы с грохотом останавливалась почтовая тройка. -- Сколько есть, все твои... угрюмо отвечал старшой, распоряжаясь выноской кожаных тюков, набитых корреспонденцией.-- Эй, Иванов, осмотри печати... Платошка обыкновенно стоял на крыльце, пока юркие городские почталионы, с смехом, прибаутками и вечными шуточками над Платошкой, выносили громадные чемоданы, гремевшие железными кольцами, точно кандалами.